– У нас с мамой? Нет, никогда. Они вообще к нам не заходят, ни Тереза Васильевна, ни Регина. Они считают нас странными. А Тереза Васильевна, – тут она улыбнулась, – не одобряет странных людей. Она же в Газпроме работает. А там все приличные.
– Ей совершенно нечем заняться. Она девушка видная, фигуристая, а спроса на нее никакого!.. Из мужиков один Федор Еременко, и тот почему-то интересуется престарелой матерью-одиночкой, а на нее не обращает внимания.
Она была в оранжевом дождевике с капюшоном и резиновых сапогах. В руке – большая круглая корзина.
– А я этого старикашку поганого терпеть ненавижу! – закричала Женька и пнула ведро, оно загремело, покатилось. – Он мне, главное, нотации делал! Еще чего лучше! Я, говорит, все знаю, все замечаю! Отвяжись ты от Федора, худо будет!.. Он мне чего, отец, что ли, нотации делать?! Федор то, Федор се, не приставай к мужику! Я думала, они хоть из-за кобеля поганого передерутся, а они только друг дружке по физиономии смазали, и опять Федор самый лучший стал!.. А я как будто распоследняя самая! Замечания мне делать!
– А чего там у тебя? – Виталий перешел дорогу и посмотрел. – Так не сделаешь, она, видишь, вот тут разогнулась! Это тебе тиски нужны, обратно загнуть. Да ты просто так накинь!
На дорожке между теплицами стояла лужа, присыпанная сверху щепой и опилками.