Тот взревел оскорбленно и двинулся, как сползающая со склона железная скала, что сминает, даже не замечая, как траву, так и кустарник.
Ближе всех ко мне расположились у костра человек двадцать, за их спинами спят вповалку, а эти пьют и разговаривают, двое бросают кости, остальные следят за ними, один шевелит палкой в костре, крупные головешки рассыпались на угли и зло стреляли пучками длинных шипящих искр.
— Если мужчина смотрит с восторгом, — пробормотал я, — всякая женщина такое стерпит, и еще как стерпит… А что, если не пожар?
— Всякий, кто откажется от апостольской веры и примет истинную, получит свободу. Остальных же отправят на каторжные работы!
Среди сдавшихся в плен не нашлось ни одного рыцаря, гордость не позволила бросить мечи, Сулливан прорычал примирительно, что жили они паскудно, однако умерли достойно, зато простого люда, очень даже разбойничьего вида, оказалось около двух сотен.
— Ты одета в аромат фиалок? — спросил я. — У тебя хороший вкус. Другая одежда только повредила бы. Ах, как ты будешь сниться…