– В чем каялся Симон Остихарос, именуемый Пламенным?
Тоннель окончился тупиком, упершись в стену с вырезанным на ней изображением: двуглавый и четырехрукий демон терзает человека, корчащегося от боли. Ниже шли глубоко вырубленные знаки, от одного вида которых у Краша начал мутиться разум.
Харчевню покинули сразу двое: коротыш, большой любитель рвать чужие уши, и урод с ожогом на щеке. «Эй, волк! – крикнул старику коротышка. – Пасись! За Куцым Хряпом не заржавеет!» Вульм отмахнулся заячьей шапкой, по всей видимости, понимая, о чем речь. Урод молчал, ковыряясь во рту мосластым пальцем. Вытащил палец, сплюнул красным, и сунул палец обратно. У коновязи их ждали лошади: сивый мерин, ростом с гору – и чалая кобыла, из породистых. Урод отвязал животных, вскочил на кобылу; коротыш птицей взлетел на спину мерину – и только поземка завилась по следам от копыт.
Что, впрочем, не помешало бы Вазаку уложить благодетеля в гроб.
Эльза медлила с ответом. Страхолюдина? Нет, это уж слишком. Но и красавцем Натана назвать было трудно. Губы – оладьями, и видно: не в драке расквасили. Глаза навыкате, ноздри раздулись, вывернулись. Еще не урод, и вообще, с лица воды не пить… Впрочем, кто сможет точно провести границу, за которой начинается уродство?