В голосе Циклопа сквозила укоризна. Так сердобольный отец мог бы говорить с сыном, скрывшим от семьи рану на руке. В итоге рана загноилась, промыванием и перевязкой теперь не обойдешься. Надо спешить к лекарю, и то неизвестно, поможет ли.
Он приходит в себя. На лбу покоится ладонь сивиллы – успокаивая, утешая. Ладонь возвращает к жизни, гонит кошмар прочь.
– Вы не виноваты! Я дверь открыл, а вы как наброситесь! С ног меня сшибли… Я ж не знал, что вы такая сильная! – в голосе Натана звучал восторг. Парень неуклюже пытался льстить: – А шишка заживет! Подумаешь, шишка! Я на вас не в обиде. Честно!
Точнее, в шесть ее начала трепать падучая, и родители отвели дочь к лекарю. Лекарь в деревне пользовался уважением. Он исцелял запор и золотуху, чесотку и лишаи, вправлял мослы и мазал раны вонючим снадобьем. Но чем лечить девчонку, которая может ни с того ни с сего грохнуться в лужу и дико завыть, выгибаясь дугой, закатывая глаза и захлебываясь пенной слюной?
– Не могу знать, ваша милость! Ушли без доклада…
Небо прояснилось. В искрящейся купели плавал челн месяца. Свет, исходящий от него, походил на снег: мягкое, пушистое серебро. Ветки дубов и кленов пытались ухватить хоть горсточку, промахивались и стряхивали наземь снег подлинный, дарованный вьюгой. Так бывает: погнавшись за барышом, теряешь последнее. Поземка змеилась от сугроба к сугробу. Черный кот вывернулся из-за ограды кладбища, махнул лапой, ловя невесть что – и сгинул в тенях. Кота спугнули люди. Двое тащили третьего, бранясь вполголоса.