— Ваше высочество, во-первых, ежели мы не хотим насторожить немцев, нам следует производить разведку, не используя самолеты-разведчики, для чего я попросил бы выделить моему авиаотряду несколько истребителей.
— Я знаю, — тихо отозвался Алексей. — Я однажды услышал, как вы ругались в кабинете. Это было поздно вечером, все давно разошлись, а дедушка остался. И вы заперлись в твоем домашнем кабинете. Но, видно, кто-то выходил и неплотно прикрыл дверь. Может, кто-то из слуг побоялся отвлечь вас щелчком замка. Вы, когда ругались, смотрелись очень грозно… А я шел к тебе, чтобы пожелать спокойной ночи, но так и не осмелился войти. Уж очень вы кричали. Так что я простоял там, наверное, минут двадцать, слушая. И многое понял. Мне ж в тот момент уже четырнадцать исполнилось…
Начальник полевого Генерального штаба генерал Эрих фон Фалькенхайн был из истых пруссаков, поэтому при общении с ним было полезно даже слегка и перегнуть палку. Тем более что эта война складывалась для Николаи не слишком удачно. Из основных направлений его работы наиболее успешным можно было считать французское — оттуда информация, пусть нечасто и весьма скудно, но все-таки поступала. С английским дело обстояло гораздо хуже — по существу, никаких серьезных агентов у Николаи там не было. А вот русское… Если уж быть до конца откровенным, то Николаи взлетел на нынешний пост именно благодаря тому, что, будучи руководителем разведывательного бюро в Кенигсберге, сумел развернуть целую сеть агентов в России и одна из его агентесс — Мария Соррель — сделалась любовницей русского генерала Ранненкампфа, командующего Виленским военным округом. Так что информация из России лилась рекой. Однако стоило начаться войне, выяснилось, что та сеть, созданием которой он так гордился и которая приносила немецкому Генеральному штабу столько сведений, почти на девяносто процентов работает вхолостую. Нет, информация продолжала поступать в изобилии, но была крайне противоречива и, как обнаружилось позже, на девять десятых недостоверна. А когда взялись анализировать ту ее часть, что была добыта до начала войны, оказалось, что уровень ее недостоверности еще выше. Так, уже после начала войны стало ясно, что и мобилизационные возможности, и боеспособность русской армии были изрядно преуменьшены. Впрочем, намек на то, что полные яда статьи прогрессивных журналистов, коррелирующие с потоком обращений к Николаю II от ветеранов и действующих офицеров русской армии с требованиями, слезными просьбами и воплями души остановить «развал и разрушение» армии, мягко говоря, не слишком соответствуют реальной картине, Николаи получил еще за год до войны, когда прочитал доклад одного из агентов о результатах полковых учений обычного полка Виленского военного округа. Это произошло через полгода после того, как майору дали нынешнее назначение. Он тогда как раз решительно приступил к реорганизации своей службы и за административной работой немного упустил аналитическую. К тому же пришлось спешно налаживать сеть против Франции — на том направлении был полный завал. На русском же, казалось, все в полном порядке. Даже тот шок, который испытал германский Генеральный штаб, когда в 1912 году выяснилось, что реальная численность русской армии за год выросла почти в два раза, не смог сильно насторожить Николаи. Ибо стало известно, что существенная часть личного состава была призвана на довольно короткий срок — от десяти недель до шести месяцев. До влезшего в армейские дела, как слон в посудную лавку, великого князя Алексея Александровича, похоже, наконец-то дошло, что армия без подготовленных резервов — лишь тень настоящей армии, и он принялся их спешно готовить. Но любому кадровому офицеру было ясно, что подготовить качественные резервы за столь малый срок совершенно невозможно. Так что эти отчаянные усилия русских не вызвали в немецком Генеральном штабе особенной тревоги… Однако, разобрав первые завалы, назначив на ключевые посты надежных людей и поставив им задачи, Николаи затребовал себе все накопившиеся доклады, в первую очередь, естественно, поступившие с его старого кенигсбергского разведывательного пункта, и среди других бумаг наткнулся и на этот доклад. Он помнил, как сначала просто отложил его в стопку уже прочитанных. Вроде бы доклад как доклад, ничего неожиданного, но что-то все-таки его в нем зацепило. Нечто такое, что он сам сразу не осознал. Просмотрев еще пару документов, Николаи вновь извлек тот доклад и прочитал его еще раз, уже более внимательно — Donner Wetter, да что с ним не так-то?..
— Ну, я думаю, господа, — послышался голос поручика Сеславина, — это аргумент скорее не против, а за войну…
На Черном море было поспокойнее. Получить из Англии два линкора, один из которых был заказан с ноля, а второй перекуплен у Бразилии еще на стапеле, турки до начала войны так и не успели. А остальной их флот был не только куда слабее нашего Черноморского, но и находился в столь потрепанном состоянии, что наши эсминцы позволяли себе вступать в перестрелки даже с турецкими броненосными крейсерами. Единственной головной болью на Черном море у нас был немецкий линкор «Гебен», в сопровождении легкого крейсера «Бреслау» прорвавшийся туда из Средиземного. Ну или англичане его туда пропустили, чтобы затруднить нам возможную атаку проливов и вообще создать нам массу неприятностей. Потому что весь прочий турецкий флот в полном составе ни на то, ни на другое был не способен… Уж больно интересные объяснения этому прорыву предоставила английская сторона. Они неделю — со 2-го по 8 августа — имели постоянный контакт с «Гебеном», но ни разу не попытались его обстрелять. Более того, если «Гебен» начинал движение на запад, к Гибралтару, англичане тут же натравливали на него превосходящие силы, а едва он разворачивался на восток — преследовавшие немецкие корабли британские силы тут же уменьшались до незначительных величин. Англичане объясняли эти телодвижения то желанием не допустить «Гебен» до французских транспортов, переправляющих войска из Северной Африки и охраняемых всем французским флотом, то неотложным наблюдением за австро-венгерским флотом, который-де должен был вот-вот выйти в море, то просто тем, что их капитаны неправильно поняли приказы. Но в свете открывшейся информации о предложениях англичан Германии, сделанных 1 августа, я был почти уверен, что прорыв «Гебена» не случаен. Так что план англичан можно было считать вполне удавшимся.
Вторая бронеходная бригада, наступавшая севернее Варшавы, тоже преодолела полосу обороны, но потеряла почти шестьдесят машин — по сходным причинам. Зато главного мы добились — немецкая оборона пала, в прорыв сразу ушли конные корпуса, и спустя еще двое суток нам удалось замкнуть кольцо вокруг Варшавы, поймав в «котле» семидесятитысячную немецкую группировку. Почти половину ее численности составляли тыловые части и обслуга сосредоточенных в Варшаве фронтовых складов, так что ее ликвидация, по нашим прикидкам, не должна была занять много времени. А вот потеря варшавских складов сильно осложнит жизнь обороняющимся немецким войскам.