Исход продолжался целую неделю. От побережья проливов и до новой линии соприкосновения войск, изменившейся после попыток турок атаковать прикрывавшие границу войска, было больше ста верст, и пройти их сумели не все. После окончания этого исхода нам пришлось собирать по обочинам дорог и троп и хоронить умерших — их было около сорока тысяч. Но это число ничтожно по сравнению с количеством смертей по другую сторону линии соприкосновения войск. То есть там, куда и устремлялись все эти люди. Дело в том, что там их никто не ждал. Турецкие власти оказались просто не готовы к прибытию такого количества беженцев — не было ни одежды, ни одеял, ни палаток, ни продуктов питания. Люди шли вперед, движимые надеждой и волей, держась из последних сил, но стоило им очутиться там, куда они так жаждали попасть, как силы оставляли их и многие умирали, просто присев на камень у дороги, чтобы передохнуть и успокоиться, потому что всё, дошли. Спустя четыре дня в полосе, занимаемой турецкими войсками, скопилось почти сто сорок тысяч трупов. И армия, раньше довольно вяло реагировавшая на происходящее, поскольку Энвер-паша считал беженцев предателями и тряпками, сорвавшими его блестящий план по возвращению Стамбула, вынуждена была принять меры. Ибо не только воевать, а просто существовать в смраде разлагающихся трупов было невозможно. Для беженцев развернули лагеря, но запасы одеял, палаток и продовольствия для них начали поступать только через неделю, поскольку армии вдруг стало не до этих лагерей. Ибо русские перешли в наступление. Спускать туркам с рук вероломное, поскольку оно произошло без объявления войны, нападение на нас я был не намерен… И стамбульские мусульмане, только что добравшиеся до цели, вновь оказались предоставлены сами себе. Они спали на земле и камнях и ели то, что нашли — мох, свежую молодую листву, кору деревьев. Когда линия фронта приблизилась, почти половина из числа тех, кто собрался в этих лагерях, были мертвы. Остальные побрели на восток, прочь от гяуров.