Он чувствовал себя все же довольно глупо, не зная, как тут следует подыгрывать. Бросив многозначительный взгляд на предмет в его руке, Принцесса закинула голову, медленно опустила ресницы, приоткрыла рот. «Ну ладно, — деловито сказал себе Мазур, — держись, театралка…»
— Они самые, — сказал Мазур. — Вы же сами на службе, мадемуазель Жюльетт, должны понимать…
…Шагая рассветной порой по вымощенной светло-коричневыми плитками дорожке, Мазур никаких таких особенных эмоций не испытывал, кроме вполне понятной усталости. Радоваться, в принципе, нечему, и стыдиться нечего, так что…
Мазур перевел дух, бессмысленно глядя на тучу опускавшихся все ниже листовок: ерунда, не диверсия, не теракт, всего-то пачка прокламаций, запущенных в воздух какой-то нехитрой катапультой…
— Между нами, циниками, дело вовсе не в перестройке и новых веяниях. А просто так уж карта легла, что не кто иной, а именно мы с тобой оказались ближе всех к Папе. И кое-какие умные люди это поняли. И носятся с нами пока что, как с писаной торбой, зарплату вон разрешили себе оставить. Вдруг да у нас что и получится? Посла-то, алкаша ссыльного, Папа не особенно и привечает, несмотря на объявленную дружбу. Вот чего у Папы не отнимешь, умеет он в людях разбираться, должность такая.
Они торопливо подняли к глазам бинокли. Местность впереди плавно понижалась пологим, но достаточно протяженным склоном, переходила в обширную долину, кое-где покрытую кучками деревьев, поросшую той же жесткой, соломенного цвета травой. Лагерь предстал как на ладони: полдюжины армейских палаток, импровизированный душ (оцинкованный бак установлен на деревянных опорах, кабина из натянутого на деревянные рамы мутного полиэтилена), печь и стол с лавками под навесом, грузовик с брезентовым верхом, два джипа, автоцистерна (водовозка, конечно)…