Вообще у нас дом был очень хороший. Такой глиняный, двухэтажный, печка, очаг и даже чердак, я любил на чердаке спать. Там в крыше была щель в досках, в нее проглядывались небо и Луна. Я смотрел на Луну и думал, что Хромой все-таки ошибается. Люди, если они есть в небе, то они ни на каком не на Меркурии, которого вообще, может быть, и нет, люди на Луне. На Луне гораздо удобнее — все видно хорошо, и спускаться удобнее — вниз.
Вот в книжках я читал про крокодильи слезы. Будто бы крокодилы, когда кого-то жрут, очень об этом жалеют. Жрут и жалеют. И плачут. Но не жрать не могут. Лигры такие же. Когда намереваются кого сожрать, вздыхают. Горестно так, с тяжелым сердцем, даже с виной. Экстерьер у них такой, лирический — надо сначала три раза вздохнуть, а потом уже кидаться.
— Только об обручении, — уточнила Эн. — А поженимся уже потом. Лет через двадцать?
— Те, кого мы называем зверями, — они ведь тоже люди, ты так говоришь… Наши трюмы забиты людьми почти на треть. А в прошлый раз они были заполнены наполовину — их легко ловить, знаешь ли… И все это время в капсулах были они. Ты говоришь контакт… Зачем нам контакт? Нам не нужен контакт… Нам нужен белок. Легкий белок…
Я думаю, с Бугером произошло что-то подобное. Это была ловушка. Не специальная ловушка, а сама собой образовавшаяся, как болото, как зыбучие пески. Зыбучие пески — я читал про такое явление, они образуются рядом с морем или другой водой, стоит кому-либо попасть — и все, засосало. Трясина, если бы я оказался в таком помещении один, если бы я не знал, что рядом есть другие люди, я бы сошел с ума. Получил бы нервный срыв.
К моему удивлению, город оказался знакомый. Дома невысокие, разрушенные, без крыш, выше двух этажей почти ничего нет. Прямые улицы продольные. И такие же прямые поперечные.