— Тогда сейчас выходим. Наверх не смотреть. Выбираемся из танка, выстраиваемся возле гусеницы. Итак, пошли.
Когда Хромой еще не умер, было много времени, чтобы думать. Хромой ходил на охоту, а меня заставлял думать. Притащит какую-нибудь книжку несъеденную, заставляет читать. Читать-то я читаю, только ничего не понимаю, слова всегда незнакомые, трудно вникается. Хромой говорил, что только так можно воспитать человека — человек должен думать, а не по лесу с арбалетом носиться.
Я верил. Когда-то давно, когда отец был еще молодым, он привез запрещенную вещь и был отлучен на три рейда. Он даже вызвался с горя в Постоянную Поверхностную Экспедицию и целый год не вылезал из танка, тогда как раз проверяли идею насчет воды, один ученый предположил, что на планете есть вода. Не Родник. Вроде как серьезные поиски… Сейчас мы, конечно, знаем, что это бред, как и Родник, но тогда многие верили. Постоянная Экспедиция буравила поверхность в тридцатикилометровом секторе, каждый второй то и дело валялся с солнечной болезнью, мой отец тоже. С матерью моей познакомился как раз в госпитале, там ему сплавляли сетчатку. Романтическая история.
Хитч ворочал перископом, изучал обстановку. Мы сидели в откидных креслах, молчали. Давно уже молчали. Наверное, час. Даже Бугер.
— Ерунда! — воскликнул Хитч. — Даже сугубо со статистической точки зрения…
Я уснул, а проснулся оттого, что кто-то лизал мне нос. У меня почему-то возникло колючее подозрение, что это Рыжий. Я в бешенстве открыл глаза, собираясь пнуть Рыжего, а если придется, ударить его еще и в кадык — если нет под рукой оружия, бей дикого в шею, а именно в кадык.