– Замечательно! Слушайте, а те, кто его выпустил, они, по-вашему, нормальные люди, не маньяки? Я бы их судил и изолировал от общества.
– Что с вами, Борис Александрович? Вам помочь?
Гущенко опять оторвался от своего блокнота и обвел собравшихся задумчивым взглядом.
Класс молчал и слушал. Механический двойник работал исправно. Никто не болтал, не зевал, не листал журналы под партой. Двадцать пять пар глаз смотрели на старого учителя, не отрываясь. Так бывало всегда, за многие годы Борис Александрович привык к тишине на своих уроках, перестал замечать ее, относился к напряженному вниманию учеников как чему-то нормальному, естественному. Но сейчас ему казалось, что они смотрят слишком внимательно. Разглядывают его, а вовсе не слушают. Насмешка, презрение, брезгливость. Вот что мерещилось ему в их глазах.
– Этого не может быть, – произнес он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.
– Год и восемь месяцев. Я, Дима, инфаркт перенес, чуть копыта не отбросил. Не курю теперь. Питаюсь творожком да протертыми овощами. Гуляю каждый день. Хожу, как дурак, по скверику, туда-сюда. Хорошо, если Вера со мной выходит. Но ей все некогда.