– Двадцать тысяч евро? – Качалов нахмурился. – А при чем здесь Женя?
Ему хотелось ответить, вступить в диалог, но он пока не решался. Он боялся, что скажет что-нибудь не то, и продолжал молча наводить чистоту, при этом наблюдая за собой со стороны. Крепкий мужчина в спортивном трикотажном костюме, в теплых тапочках. Лицо хмурое, напряженное. Веник в правой руке, совок в левой. Руки сильные, красивые. Движения четкие.
«Если бы это было правдой, – не унимался Кастрони, – открылось бы все раньше, я бы понял, почувствовал».
За окном мелькали редкие огни. Незнакомый промышленный район. Пусто, тихо. С того момента, как она очнулась, мимо не проехало ни одной машины. Уже не центр, но еще не окраина. Бетонные глухие заборы, трубы, гаражи, унылые громады каких-то фабрик, подстанций, складов.
– Вы так думаете? – Гущенко выпустил аккуратное колечко дыма. – Вы должны помнить, что в распоряжении следствия не было ни одной нормальной, живой фотографии. Имелись снимки трупов. Смерть очень меняет лица, вам ли не знать? Художники, которые рисовали портреты, тоже отчасти фантазировали. В газетах и по телевизору показали посмертные слепки, и только.
– Клянусь, я буду паинькой. – Прежде чем выйти, он вскинул руку в пионерском салюте.