Был бы дома Марк, она позвала бы его, чтоб подул. Он бы подул, потом поцеловал, во все местечки. Ему нравилось, когда она влажная, горячая, только что из душа. Он бы целовал и приговаривал: «Косточки мои сладкие, цыпленок мой, тут у нас мягонько, а тут тверденько, ой, как вкусненько, ой, как классненько, прикольненько».
Это был голос Марины. Она успела неслышно подняться в гостиную и стояла у лестницы, прислонившись к стене.
– Да. Неужели к тебе тоже с этим подкатывали?
– В том-то и дело. Слепые не могут никого опознать. Разве что на ощупь, по запаху, по голосу. Но для суда это не серьезно. Сироты не могут пожаловаться родителям, – старик налил себе воды, выпил залпом, – кое-что открылось, но позже. Об этом я твоей Оле не рассказывал. Не хотел ее грузить, слишком уж мерзкая история. И сам не хотел вспоминать. Но тебе, Дима, это знать нужно. Ну, ты готов?
– Нет. Такси остановилось довольно далеко, на противоположной стороне улицы. Я видел, как она перебегала дорогу.
Гость низко опустил голову, сжал виски. Борис Александрович хлебнул чаю. Гость к своей кружке не притронулся.