— Мне бы просто — волю. — Иоанн смотрел спокойно, хотя его судьба решалась. — Чтобы по городу ходить и вообще — жить. А отречение я могу подписать. Хоть за себя, хоть за всю семью. Вы их тоже отпустите. Я же родителей и не видел почти.
Белые куртки лейб-гвардейцев и пруссаков, желтые — голштинцев, синие — шуваловцев превращались в подобие красных английских мундиров. Омытые кровью кирасы сверкали красной ртутью, червонным золотом чеканных орлов. Вот он, главный компонент философского камня — кровь патриотов.
И выжидательно уставился на собеседника. Мол, говори. А мы запишем!
Оставалось — или начинать настоящую осаду Зимнего, или — думать.
— Опять заговор, — страдальчески сообщила Виа, — опять адские машины, подкопы, кинжалы… Утром на разводе в Петра стреляли. То есть чуть не стреляли…
Тут бухнула дверь, и Баглир, повернувшись, увидел сразу перед собой лицо императрицы. Она чуть в него не врезалась, едва успев затормозить. Вид у нее был донельзя сердитый. Екатерина — все равно красивая — раскраснелась, нос раздувается, губы едва держатся от оскала. Она что-то требовательно спросила, видимо, на французском, щебечущем. Его Баглир все еще не понимал. Зато понимал, что смотрит царице прямо в глаза — поскольку одного с ней роста, а это ему не по чину.