— Никак не побрезгую. А вы — тоже к Днестру?
— Знаю, — беспечно бросил Петр, обмахиваясь треуголкой. — Про Гришку Орлова знает, поди, вся Европа. И про Салтыкова, и про Понятовского…
Тут его карету и догнали трое кирасирских офицеров.
— На это мне нас…ть, — маршал, верно, от волнения оставил куртуазию и стал выражаться казарменно, — как нас…ть на судьбу всяких немцев и шведов. Мне видится странная картина: через Рейн идут русские. Их мало, но мы просто не можем причинить им вреда. Армии, одна за другой, честно уходят на битву — и исчезают. Чудом выжившие лазутчики докладывают: все убиты, а как и чем — неясно. И в целом потерянные земли для нас как бы исчезают, и те же лазутчики почти не возвращаются. Та же судьба ждет и крепости, и вот русская, вовсе и не орда, спокойно марширует к Парижу, нам же остается только считать дни — когда они пройдут Сомму, когда — Марну, когда — Сену… И поддерживать порядок на временно неоккупированной территории. Наверное, так себя чувствовали всякие ацтеки. Россия превращается во что-то совершенно другое. Непонятное и, не исключено, опасное. Вне зависимости от численности населения.
— Разумеется, княгиня, вы же офицер! Я вовсе не имел в виду слабость нервов, а хотел спросить о другом. Приходилось ли вам переживать чужие чувства? Чувствовать себя в чужих башмаках, в чужой шкуре, смотреть из чужих глаз? Насколько захватывает вас музыка? Зрелища? Речи?
Между тем Миних вспомнил про своего порученца.