И публиковал соответствующие манифесты. Люди холопского звания — поразвелось за полстолетия — ныли и даже устроили один-два мятежа против воинской обязанности. Таких лишали земли.
— Именно, — холодно процедила англичанка, перебив перевод. — Удивительно, что русские моряки это понимают.
Баглир, от которого несвычные лошади шарахались, как от волка, заразился от знакомцев-конноартиллеристов и стал страстным лошадником. А потому своих подчиненных, набранных с бору по сосенке, заставлял совершенствоваться в верховой езде, фехтовании и прочих кавалерийских навыках. Причем учебой руководил штаб-ротмистр Комарович, как раз из конной артиллерии и переведенный. Ради того, чтобы на практике воплотить теорию о том, что лошадь — друг и боевой товарищ. А потому ее нельзя не только шпорами колоть, но и уздечкой мордовать. А по уму так и без плетки обойтись можно. В пример всегда ставил монголо-татар. Конный лучник ни уздой, ни плетью не сработает — руки заняты. Шпор у них также не видали. Зато русских разгромили как никто ни до, ни после. Так что начал Комарович наново переучивать даже лучших кавалеристов.
— Не люблю голову сушить понапрасну, — заявил он, — не мучь. А то я на ночь «Набат» читал.
— Сам видишь — все дураки. Кто по улицам пляшет, кто пьет, кто байки травит крамольные. Один я все понял правильно! Так чего с ними делиться, думаю. Представляешь — эти-то, по комнатам, проспятся — тоже ведь сюда прибегут, все прибегут. Надворные советники, асессоры, секретари. Все злые, похмельные. В дверях драться будут! Ан нет, уважаемые коллеги! Кто не успел — тот опоздал. А кто успел? А то им неведомо, что успел-то коллежский регистратор Глеб Иванович Выринский.
— Не мельтеши, — попросил император, — разговаривать неудобно.