Не поймите превратно. Я всегда справедлива и не говорю, что Элизабет была, по выражению представителей низкого сословия, немецкой подстилкой — из тех девиц, что развлекались с каждым немцем подряд за дрянные подачки. Я ни разу не видела Элизабет в шелковых платьях, чулках (она всю жизнь одевалась из рук вон плохо), от нее не пахло французскими духами, она не жевала шоколад, не хлестала вино и НЕ КУРИЛА СИГАРЕТЫ, как прочие девки на острове.
Кит иногда берет с собой в город маленькую коробочку — картонную, перевязанную веревкой, с ручкой из красной шерсти. Даже когда мы пьём чай, она держит ее на коленях и всячески оберегает. В коробке нет отверстий для воздуха, значит, там точно не хорек. Или?.. О господи! Дохлый хорек? Хотела бы я знать, что там, но спрашивать, разумеется, нельзя.
Иными словами, ищи инвалидное кресло, костыль, ослика, что угодно, и срочно возвращайся домой.
И я добился руки вдовы Хьюбер — моей Нэнси. Однажды вечером повел ее гулять на утес и говорю: «Глянь-ка, Нэнси, блестящий свод небес уж волны озарил! Всевышний восстает». Она разрешила себя поцеловать. Теперь она моя жена.
После высадки союзников немцы уже не могли присылать к нам из Франции корабли с продовольствием и прочим: их бомбили. Они тоже стали голодать, как мы. Ловили собак и кошек себе на обед, устраивали налеты на наши огороды, воровали картошку — черную, сгнившую, и ту ели. Четверо солдат умерло, отравившись болиголовом, приняли его за петрушку.