Жрец промолчал. Сожженные свитки не унесут с собой начертанное на них предсказание. Год за годом, капля за каплей… никто не слушает брюзжание стариков, которым и кусты были гуще, и трава зеленее, и птицы громче. Никто не замечает наползающей, все ускоряющейся лавины…
— Нэ даташшыш’, — скептически возразил горец и, сощурившись, насмешливо предложил: — Иды храм жалоба, им балшой-балшой радаст’ будэт твоя помач’!
— Эй, — спохватился охотник, — выходит, если мы добьемся успеха, то я останусь без работы?!
Фимий, кипя от праведного гнева, ускорил шаг. Нет, с этим тупым мужичьем по-другому нельзя! Доброго отношения они не понимают! Эх, зря он не послушал Темного…
Обережник в этом не сомневался, так же прекрасно понимая, что даже если выдаст горца дхэрам, то переживет его в лучшем случае на день. А поскольку и сам валился с ног от усталости, то временно махнул на горца рукой и, стянув мокрую рубашку, плюхнул зад на кровать. Нашарил под подушкой плоскую медную баклажку, взболтнул и отпил несколько глотков, подолгу задерживая каждый во рту. Жизнь стала чуть приятнее.
— А разве там что-то осталось? — хмуро осведомился Брент.