— Есть, — ответил священник без колебаний. — Рядом с моей церковью заброшенная кузница. Там жил мой добрый прихожанин, но после его смерти семья снялась и ушла в город… там остались все инструменты.
Вопреки желанию выглядеть злой и независимой, в ее чистом лице все яснее проступали страх и растерянность. Не замечая того, она смотрела на меня с мольбой в глазах. Я обратил свой доброжелательный взор на серебряное блюдо, что опустили передо мной руки почтительно сопящего слуги. Толстые и донельзя сочные куски мяса, вместо гарнира десятка два завернутых в трубочку жареных блинчиков, судя по запаху, тоже с мясом, на этот раз из мелких птичек. А еще прожаренный до темно-коричневого цвета широкий ломоть другого мяса, когда же начну в них разбираться, блестящий от выступившего сока, тоже темного, остропахнущего, явно что-то деликатесное.
Он слушал внимательно, выражение глаз постоянно менялось.
Весь день во дворе грохот, треск, глухие удары, от которых вздрагивает земля и позвякивает посуда. Взметываются желтые облачка пыли. Глыбы растаскивали крючьями, увязывали ремнями. Во двор нагнали могучих волов, безропотно перетаскивали волоком на другой конец двора.
Он посмотрел на меня невинными глазами, мол, никто не принес, все уже так и было. Я бдю, никого не пущаю.
— Только у праведников сгибаются руки, — сказал Патрик понимающе.