Всматривался до рези в глазах, но вместе с тем ощутил и сильнейшее разочарование. Кто-то и когда-то пользовался здесь настоящими возможностями, а я, как дикарь, отыскал то ли пробку от бутылки, то ли обертку с ультрагиперчипа и счастлив тем, что другие дикари и этого не видят…
— За издевательство! Кушать я хотел трое суток тому, есть хотел вчера, а сегодня с утра жажду просто жрать. И даже сейчас, когда вроде бы набил брюхо таким… такой чудесной рыбой, так и хочется нажраться на пару суток вперед.
— Ну и что, — повторил я, — что с того? Да, церковь — инструментарий людей, а не Бога. И в то же время — это путь к Богу. Путь через раздувание в огонек той искры, что заложил Бог. Или эволюция, какая на хрен разница? В смысле какая разница, как назовем? Я не то что предполагаю, я даже уверен, что Бог совсем не то нам уготовил, что думаем сами, и даже совсем не то, о чем распинается церковь. Мало ли что она говорит… в данный исторический момент мракобесия. Говорить нужно то, к чему существо готово. Что может воспринять. Говорить как детям, что мечтают стать, глядя на отца, плотниками или сапожниками, а отец для них уже отковал мечи, а для девочек загодя шьют свадебные платья… но пока помалкивают. Девочки не знают, что такое месячный цикл, а мальчики не знают, что однажды наступит период половой зрелости и весь мир изменится.
С Кадфаэлем двигаются, как серые призраки, почти плывут над утоптанной землей трое монахов. Самого Кадфаэля я не сразу признал под опущенным на глаза капюшоном. Он спешил, спотыкался, широкие рукава сутаны реяли по воздуху, словно пытался взлететь.
— Может быть, — продолжал он, — даже еретиком. Однако народу непонятны эти высшие интересы церкви. Гораздо понятнее, что Каталаунская Дева не подпускает к себе нечисть, магия здесь не действует, скот не болеет, дает хороший приплод, саранчу не видели столетиями… Без Каталаунской Девы королевство рухнет, настолько все привыкли полагаться на нее…
Король посмотрел на ее нагое тело с неодобрением. В самом деле, подумал я, чересчур для этих времен худая, как манекенщица, ребра выступают под тонкой кожей все до единого, живот запал, груди мелкие, хоть и хорошей формы, ноги длинные, как у подростка, нефункционально красивые, с аристократичными лодыжками… Да еще волосы просто чудо: длинные, пышные, блестящие, со здоровым блеском «хэденшолдэрс» и без всякой перхоти. Просто кукла Барби какая-то, уродище, в эти века в моде коровистые фламандки, кто не верит, пусть спросит у Рубенса.