Второй монах слушал очень внимательно, мне почему-то казалось, что он то ли из другого ордена, то ли вообще никакой не монах, а только прикидывается, чтобы оставаться неузнанным.
— Сотника сюда!.. Здесь кто-то был из чужих. Этот коридор заколдован, а своих помнят всех…
Сердце тревожно тукнуло: жемчужинка прилипла к колечку сбоку, криво и очень некрасиво, словно намагниченная, но не успел я прикоснуться к ней, как начала опускаться, расплываться, словно капелька ртути, что соприкоснулась с другой каплей ртути, побольше, и через пару мгновений колечко, заблистав, будто обновилось, вновь стало простеньким и сереньким.
Пес оказался перед добычей раньше всех, обнюхал, сел и озадаченно оглянулся на меня. Черные как смоль волосы сраженной красиво растрепались, она слабо застонала, глаза раскрылись. Сэр Смит снова выругался, рука дернулась к мечу, и тут же начал умолять Господа простить его и за богохульство, и за то, что едва не обнажил меч на женщину. Глаза вампирши фиолетовые, крупные, с огромной радужкой, что неудивительно, понял я по-дарвиновски: живет в темноте, нужно улавливать больше света. Это у монголов и чукчей солнца избыток, а тут все путем: дитя ночи. У летучих мышей глаза тоже огромные, как у манговцев.
— Даже почти непьющий, — закончил он саркастически. — Я помню, садитесь.
Вроде бы нормально, что мне пожелали удачи, но какая-то заноза оставалась. Словно я пропустил какой-то важный подтекст.