— Дети мои, я ухожу, у меня разыгрался гастрит, — сказал Диоталлеви.
— Нормальный инквизиционный процесс. Не первый и не последний, — заметил Бельбо.
— Радость моя, без тебя я бы сел и заплакал.
Ибо я есмь и первая и я последняя, я чтимая и я хулимая, я блудница и я святая.
И он взялся играть на великолепной трубе так, что окрестные горы зазвенели.
Второе «нет» он произнес в субботу вечером, отвергая спасение, которое ему предлагалось. Он мог бы изобрести какую угодно карту, пересказать любую из тех, которые показывал ему я, во всяком случае при их идиотской подвеске Маятника эти проходимцы никакого Пупа земли никогда бы не обнаружили, а если и обнаружили бы, им понадобились бы десятилетия, чтоб убедиться, что пуп не тот. Но нет, Бельбо не захотел унижаться, он предпочел умереть.