– Это – самое главное. То, что вы должны знать, чтобы принять правильное решение, – улыбнулся мэр.
Задняя сторона дивана, которая была видна только со стороны реки, оказалась испещрена похабными рисунками и бестолковыми надписями, но в самом ее центре какой-то умелец, не иначе как подрагивающей в руках фрезой, крупно вырезал похабное слово из трех букв.
– Угур, ты веришь в сказки? – спросил Дорожкин.
– Так, может, он тоже сплоховал? – огрызнулся Ромашкин. – Домой побежал подмываться. Посмотрим, как он нынешнюю работку перенесет. По-любому, размазня твой подопечный, Марго.
Поезд выкатил на станцию «Рязанский проспект». В ответ на злобу, почудившуюся ему в суженных глазах незнакомца, Дорожкин старательно улыбнулся, с облегчением отметил, что нимб над головой спутницы высокого исчез или поблек и сама она как-то поблекла и скукожилась, и шагнул к выходу. Распущенный шнурок на кроссовке натянулся, и Дорожкин не вышел из вагона, а выпал, приложившись носом о голубоватую мраморную колонну и воткнувшись коленом в собственную сумку.
«Очень большой человек», которая вряд ли была ростом выше Дорожкина и, наверное, немало лет балансировала на грани между молодостью и зрелостью, поворачивалась к Фим Фимычу и грозила карлику пальцем, одарив попутно доброжелательной улыбкой Дорожкина. Того от доброжелательства Екатерины Ивановны обдавало холодом, и он волей-неволей переводил взгляд на вторую особу.