— Чего непонятного? Сам себя и искупал, только кровь та вражья, — сказал кто-то третий, тоже голосом очень знакомым. Точно, Соболь. А те двое — Зван и Кот.
— Если славенские мортиры позволят, то, разумеется, нет.
Приютнинцы уже знали, что он за человек, этим же, из глухой деревеньки, все чин чином разъяснял Богдан. Вот он, мол, я: и в холопстве не бедствовал, и вольный нынче, и женку мою с детьми сын выкупил на деньги, дарованные Добролюбом работнику своему за службу верную. Крестьяне опасливо и как бы между делом старались подступиться к Горазду и исподволь вызнать у него, не брехня ли. Бабы вились возле Беляны, вызнавая, правда ли. По всему выходило, что обмана нет. И если сказал новый хозяин, что при доброй работе через пять лет смогут выкупиться, значит, так и будет. Не будь этого, глядишь, осенили бы себя крестом и подались бы в бега на Длань: там-то опасно, но земля славенская.
— Гхм. Прости меня, боярышня, за речи неразумные. Все исполню как есть и серебром плату за то возьму, коли выйдет волю твою исполнить. Коли сам сгину, то плату отдай моему человечку, кузнецу Богдану, он сумеет ею распорядиться.
— Не думал бы, не говорил. Я ведь так понимаю, тебе нужно будет перенять все ухватки, а дальше сам будешь мудрить, как все лучше сделать. А этот как раз самый сообразительный из них, и память хорошая. Только тяжко будет без него. Учеников-то прорва, а учить некому.
Их оставалось на борту еще двенадцать, когда, наконец, очередь дошла до него. Внимательнее взглянув на капитана, Виктор понял, что это опасный тип. На него смотрели умные глаза волевого человека. Ничего удивительного: дураки здесь долго не живут, а слабохарактерные не выходят в капитаны.