«Форд» проскочил развязку, а потом по обе стороны трассы всё осветилось — будто загорелось от боли: это МКАД как ножом отрезал от тела Москвы ломоть Мытищ.
Вообще-то, Глеб предпочитал не встречаться с любовницами дома: ни у себя, ни у них. К себе он не звал, чтобы подруга не подумала, будто её примеряют на роль жены. А в гости не ходил, чтобы потом его любовнице о нём ничего не напоминало: зачем напрасная грусть?
— Можно. Пепельница на журнальном столике.
Орли показалась в коридорчике. Она была в джинсах и свитере с поддёрнутыми рукавами, кудри её были забраны сзади в хвостик, но пара чёрных спиралей выбилась из-под резинки и висела на виске. Орли раскраснелась от работы в наклон, словно после секса. Тёмные губы надулись, глаза горели. В руке Орли держала веник.
— Глеб, он спрашивал не про любовь. Он спрашивал про чуму.
— Я ведь не врач. — Дорн виновато пожал плечами. — Ну, странный человек, конечно… Нервный, дёрганый, ему очень трудно было взять себя в руки и сосредоточиться… Но не буду ничего утверждать. Все мы по большому счёту странные. Вот сейчас сидим здесь, в ресторане, и обсуждаем не митинги и не праздники, о чём вся Москва говорит, а чуму. Это разве нормально?