В голосе Веры прорезалась некая ирония, которую я счел добрым знаком. Ирония — это эмоция, все лучше, чем грустное молчание.
— Да, смотрят, кто самый лучший, и затем предлагают.
— Насколько недорого? — засомневался я. — Я пока про комнату думал.
Аккуратно вывешенные на самых заметных местах таблички с названиями улиц вели меня в нужном направлении, и, когда Университетская привела меня к Главной, я начал глядеть по сторонам внимательней. И не зря. Синодский двор совершенно не оправдал моих ожиданий. Я искал что-то монументальное, подчеркивающее статус Церкви в этом управляемом ею месте, а вместо этого нашел скопление неприметных трехэтажных зданий из неизменного красного кирпича, огороженных кованой решеткой на таких же кирпичных столбах. Разве что за воротами, под навесом, дежурили двое солдат с револьверами на поясе. Табличка у ворот извещала о том, что я пришел именно туда, куда мне и нужно.
— Тут что, Африка? — спросил я, услышав о неграх и вспомнив о гиенах.
— Да то, что у них с собой что-то было, — сказал Василь и с силой потер ладонями лицо. — В общем, в кутузке двое объездчиков было, ночная смена, и еще двое их привели. Все убиты. Горла перехвачены, с убитых все оружие с патронами взято. Фому и двоих освободили, того, что показания давать начал, прямо в камере пристрелили.