— Мы слышали твой рассказ про корову и дубину. Хочешь что-нибудь добавить?
Над Волчьей горой полыхнула зарница — алая, тревожная. Персей тряхнул головой Медузы, зажатой в кулаке, и с неба сорвалась звезда. Золотой искрой рассекла чернеющий купол; погасла. Следом упала другая, третья. Впору было поверить, что ужасная голова, мертвая давным-давно, опять стала кровоточить. Вершину затопило багряное зарево — костер заката разгорался заново. Забыв о баранах и символах, микенцы обратились в мрамор. С опаской они глазели на зловещие огни. Что бы это значило? Боги подтверждают слова оракула? Или Олимпийцы, напротив, разгневаны?
— Ты… — Птерелай сощурился, изучая могучую фигуру Тритона. Нет, ошибка исключалась. — Ты морской?
— А ты обещал вести себя смирно, — напоминает Амфитрион. — Не пытаться сбежать.
— Тогда я сломаю засов, ворвусь в крепость — и, как мой дедушка, всех…
Птерелай поднес руки к голове, и сверкающая змейка вползла в логово кудрей. Пригасила блеск, растворилась в ночной черноте. Вождь телебоев не умел читать знаки чужого молчания. Но ему стало холодно в жарких, душных покоях. Устал, подумал он. Сегодняшний день выжал меня, как тряпку. Мальчик видит это, вот и молчит.