Ропот черни, согласной уступить ради выгоды, усиливало появление у телебоев нового вождя — человека, чья слава грозила потеснить славу великого Персея. Птерелай, сын Тафия, внук Посейдона — нет, он не убивал Медуз, ограничась простыми смертными. Но в харчевнях от Афин до Пилоса знали, что Птерелай могуч как бог, грозен как бог — и, что важнее всего, неуязвим как бог. Стрелы летели мимо внука Колебателя Земли, копья промахивались, мечи разили воздух. Кое-кто уже прозвал вождя пиратов бессмертным. Дескать, божественный дед выпросил на Олимпе для любимца пифос нектара и два пифоса амброзии. Там, где появлялся Птерелай, бой завершался победой телебоев — но вождь сражался редко. Не хотел искушать судьбу? Боялся, что пираты обленятся, уповая на него? Понимал, что в многолюдной свалке бессмертие может куда-то деться?