У него, внука Персея, тоже есть меч. Но Персей был сыном Златого Дождя. А Амфитрион — всего лишь сын хромого Алкея.
— Ты приготовил ложе, милый? Уж я тебя порадую!
— Мой отец простит. Он вернет тебе клятву. В царстве мертвых нет памяти, там легко прощать. Мой отец простит тебя, и все будет хорошо.
Амфитрион сидел на берегу, спиной к резне. Его избегали. Старались не приближаться. Презрение, думал он. Они презирают меня. Я обещал убить Птерелая. Они ждали, я обманул их надежды. Я дрался тем оружием, какое у меня есть — копьем, мечом; я дрался Тритоном, и проиграл. Узнай Амфитрион, что соратники боятся его, как тиринфяне двадцать лет назад боялись Персея Убийцу Горгоны — решил бы, что мир сошел с ума. Но среди воинов не нашлось смельчака, кто сказал бы ему, как он сам однажды сказал своему отцу: «Амфитрион, сын Алкея-Могучего — тот, кто чуть не убил Птерелая Неуязвимого…»
Наблюдай кто-нибудь из богов за флотилией, когда ладьи подошли к выходу из залива — решил бы, что кормчие сошли с ума. В узком, как тростниковая флейта, пространстве между устьями Ахелоя и Ликорма на севере — и плоским, вырезанным наподобие серпа мысом Рион на юге, эскадра разделилась, совершая удивительные маневры. Впору было поверить, что среди союзников отыскался предатель — и взбешенные кормчие зажимают его в клещи, тесня с обеих сторон на середину залива. С первого раза предатель не сдался, поэтому кормчие повторили маневр еще трижды, после чего, вновь сойдясь единой флотилией, выбрались в море Ио, на свежий простор.