Ветер усилился. Вопли о Зевсовом гневе вскормили его ядовитым молоком, делая ураганом. Безумное солнце в прыжке накрыло полнеба, и жгучая плеть хлестнула по толпе. Вбила крик в глотки, рванула горлопанов за бороды. Туман сгустился — пар повалил от источника, питавшего город в засуху. Окрестности Микен сделались царством Аида, источник — курящейся Летой, сулящей забвение. И впрямь забыв обо всем, микенцы ринулись прочь. Многим чудилось, что стоит им укрыться под крышами домов — пылающими крышами домов! — и ночь вернется на прежнее место, поглотив златорунного солнце-барана, готового пожрать мир. Так дитя с головой укрывается козьей шкурой, прячась от призраков собственного воображения. Не разбирая дороги, каша плеснула за край котла, вниз по склону. Сильные топтали слабых, большие сбивали мелких с ног. Хрипел под чужими сандалиями глава посольства — ничего не зная о подкупе оракула, сейчас он платил за свое незнание. Надрывался Сфенел — изумляясь собственной отваге, младший Персеид пытался успокоить толпу, вернуть ей человеческий облик. Тщетно! Это было так же немыслимо, как вернуть ночи ее темное, ее звездное обличье. Солнце бесилось над головами, и вздрогнула старуха-Гея, качнув горами-грудями. Земле померещилось, что Уран-Небо, извечный муж Геи, вернул себе мужскую силу, желая зачать с супругой новое, сокрушительное потомство. Зарево окружило Остров Пелопса со всех сторон — вспыхнули корабли в гаванях Навплии, Пилоса, Коринфа… Но кто его видел, это зарево, когда обезумевший Гелиос плавил медь купола, и свет выжигал глаза? Местами пламя, не успев набрать мощи, угасло — приливная волна, явленная в неурочный час, с грохотом ударила в берег, топя горящие ладьи. Тонули рыбацкие поселки; рушились здания и храмы, воздвигнутые в опасной близости от моря. Пелопоннес дрожал собакой, забившейся в угол. Но кто его слышал, этот грохот, когда паника вкручивала каждому в уши пару острых веретен?! Топча друг друга, микенцы бежали, понимая, что бежать некуда, и заваливая свое убийственное, беспощадное понимание тем щебнем, который у них еще оставался — надеждой, последним даром ларца Пандоры…