— Нет. Но это не значит, что я примирюсь с первыми двумя.
Можно ли бросить женщину, когда она кричит: «Убирайся!»? Женщину, с которой ты прожил столько лет? Плачущую женщину, потерявшую сына? Кефал даже забыл, кто здесь заря, а кто — лист в дубраве. Сел напротив, хотел утешить — не смог. Так и сидел, дурак дураком, пока у Эос слезы не кончились. Долго сидел. Наверное, от зари до зари.
За кормой осталась горловина Крисейского залива — точно такой же ширины, как и пролив между Тафосом и Итакой. Шутка Олимпийцев, не иначе.
Встал и микенский ванакт. Медленно, зная себе цену, огладил бороду. Статный, с фигурой борца, он казался едва ли не на голову выше старшего брата: хромота скрадывала рост Алкея. Львиная грива волос рассыпалась по плечам Электриона, в свете лампад отливая золотом. Трудно было бы найти момент, когда микенец больше соответствовал своему имени: «Сияющий».
— С лисой покончено. У него осталась единственная клятва.