— Он назвал меня сыном Зевса! Я его предупреждал.
Выкрикнул ли он имя сына вслух? Или, сжимая кулаки, лишь беззвучно разевал рот, подобно выдернутой из воды рыбе? Мигом позже Птерелай уверился: в дыму и пламени мелькнуло лицо Эвера. Последыш жив! Еще жив… Дрожа, как в лихорадке, Крыло Народа искал выход. Не меняя курса, проскочить перед самым носом «северян», а пока те развернут корабли вдогон — выиграть две-три стадии для высадки на Тафос. Горными тропами — к крепости… Для этого надо было пожертвовать второй ладьей. Горящая, она не преодолеет и половины пути. Даже если удастся справиться с огнем, ладья потеряет — уже теряет! — ход, став легкой добычей «ос». Жертвовать сыном? Последним и единственным?!
Так как поэт есть подражатель, так же как иной создающий образы художник, то ему всегда приходится воспроизводить предметы одним из трех способов: такими, каковыми они были или есть; или такими, как их представляют и какими они кажутся; или такими, каковы они должны быть.
— Не-а, не успеем. Я обещал сразу. У меня там дубина и Амфитрион, — силач моргнул и поправился: — Амфитрион и дубина.
— Мой человек все передал слово в слово. Не знаю, почему Птерелай приплыл раньше. Хорошо хоть, Алкея пощадил. Телебоям до зарезу нужен Сосновый остров! Им нельзя с нами ссориться…
— А ты разуй уши, брат. Твой сын — проклятый!