Ладонь принимает тяжесть кизилового древка. Жало — лист липы, сплошь в мелких зазубринах. На миг чудится, что за спиной — не море, но отец. Хромой Алкей, ради битвы привязавший себя к колеснице. Это отец замахивается копьем. Отец разит человека, кого ни Алкей, ни сын Алкея ни разу не видели до решающего удара. Может ли сын не узнать Птерелая, если отец, лишенный памяти на берегах туманной Леты, все равно помнит врага до мельчайшей черточки? Солнечный луч путается в кудрях Крыла Народа, вспыхивает тонкой нитью. Так горит дорожка на море, если смотреть издали, сквозь листву. У Амфитриона начинают слезиться глаза. Хищное золото впивается в зрачки, чудо-лозой прорастает глубже — дурманом клубится в мозгу, жесткими усиками дрожит в сердце, звенит в мускулах, паутиной налипает на сухожилия. Амфитрион тонет. Солнце моргает ему из-за толщи воды. Обволакивает ледяным блеском, чтобы угаснуть вместе с чувствами. Но тело, выпестованное для войны, само знает, что делать. Копье отправляется в полет, жадное до чужих сердец, мускулов и сухожилий. Копье ищет цель, и находит.