Чужая война из предмета гордости превратилась в копье, занесенное для удара. Чужое копье, чужой удар; моя грудь и наша беда. Еще недавно тиринфяне хвалились неприкосновенностью перед фиванцами и трахинянами. Пыжились, намекали на избранность. Теперь же, представляя злорадство вчерашних завистников, Тиринф сознавал всю низость своего падения.
В пещере мяукали львята. Звали мать. Жалко их, подумал мальчик. Пропадут. Раздухарившись, аргивяне хотели убить детенышей, но те забились в глубь пещеры, в кромешную темноту, и никто из загонщиков туда лезть не рискнул. Все равно без львицы долго не протянут…
— Учредили праздник в честь Косматого. Милый такой праздник, безобидный. Назвали Агрионией…
— Успокойся. Я выпью ее всю. Без остатка.
Персей держал, не отпуская; пальцы его побелели от напряжения. Женщина билась в конвульсиях, содрогаясь всем телом, и вдруг обмякла. Персей с минуту постоял над ней — недвижной, бесчувственной — и пошел прочь.
Туман сгущался, тек горячим воском. Он рождал химеры, не имевшие ничего общего с порождением Тифона и Ехидны. Скаля клыки, извивалась меж кочек многоглавая тварь — сквозь тело ее просвечивали стебли камыша. С тварью бились двое призрачных близнецов. Вот один поднял руку, наскоро утер лоб… «Правнуки? — предположил Персей, уловив семейное сходство, чувствуя, как ход времени утрачивает значение и смысл. — Те, кого носит Леда?» Ветер, смеясь, развеял битву в клочья, и в десяти шагах от себя Убийца Горгоны увидел провал.