— А-а! — обрадовался Анаксагор. — Смерть моя пришла!
Руки Косматого болтались плетями. Тирс, который он держал в правой, навершием волочился по земле. Шишка пинии дышала белым и янтарно-желтым. Впору было поверить, что тирс высекает из земли мед и молоко.
Дождь не бывает пьяным. Даже если из туч хлещет вино.
Ничего у Косматого не выйдет, думал мальчик, умащиваясь поудобнее между корнями дуба. И у Мелампа не выйдет. И у ванакта. Мы найдем дедушку, и дедушка их зарежет, как свиней. Но если Косматый не соврал… Что же это получается? Выходит, Косматый желает дедушке добра?
— Ну и ладно, — буркнул Гермий. — Ну и выведет. Память к ней, конечно, вернется, но не вся. Опять же, имя придется менять. Дырявая башка, чужое имя — да пусть живет, не жалко!..
Старик лежал на сиденье, запрокинув голову. Грубый хитон его задрался, обнажив срам. Тазовые кости старика были раздроблены краем диска. Бедренная артерия лопнула, и кровь хлестала из раны. Соседи прянули в стороны от несчастного — впору поверить, что старик умирал в воронке, образовавшейся от удара Зевсова перуна, и никто не хотел оказаться рядом со святотатцем. Двое крепких мужчин, чьи лица, вне сомнений, были лицами охранников, сделали шаг вперед — и остались на месте, когда Персей с разбегу упал на колени перед стариком.