Дионис взял гиацинтовый венок, поднес к лицу. Надел, не смущаясь отнять у бога его приношение. Похожий на девушку, с жестами, плавными, как волна на рассвете, он был полной противоположностью хмурому атлету Персею.
К храму они вышли — выбежали! — ожидая чего угодно. Гиганты, боги, вывернутый наизнанку Тартар… Мальчик даже разочаровался, обнаружив всего лишь человека — аргосского ванакта Анаксагора. Горланя любимую дедову песню, он сидел на земле, привалясь спиной к дубовой, потемневшей с годами колонне. В руках ванат держал крутобокую чашу. Время от времени он отхлебывал из нее, заливая вином хитон. Впору было поверить, что вино — кровь, а ванакт — живой мертвец на собственных поминках.
Карлик взмахнул чашей, явно намереваясь расколотить ее вдребезги.
Можжевельник огибала еле намеченная тропа. Под сводами пещеры царила сырость. Меж бокастыми валунами сочилась дождевая вода. В глубине звенела капель; из тьмы проступали белесые сталактиты, похожие на клыки чудовища. Выбрав место посуше, беглецы присели передохнуть.
— Эдоны, дружок — фракийское племя. Ликург был их вождем. Когда Косматый с отрядом вакханок высадился в устье реки Стримон, Ликург не принял его, как бога. И гнал бичом до Арнейских скал, пока незваные гости не попрыгали в море.
Гермий вновь принялся бродить по болоту. Отчаяние загнанного зверя покинуло Лукавого: в движениях его сквозила сосредоточенность. Похоже, на ходу ему лучше думалось. Персей сел под ветлой, привалился спиной к корявому стволу — и замер. Со стороны могло показаться, что он даже дышать перестал. Лишь глаза Убийцы Горгоны следили за беспокойным братом. Время сыпалось песком сквозь пальцы, текло рекой из прошлого в будущее. Должно быть, Крон-Временщик, дед всей троицы — смертного, бога и идущего в боги — веселился сейчас в глубинах Тартара, где веселью нет места.