— Дело в том, приятель, что я вряд ли смогу зайти завтра, как договаривались… — На лице его нарисовалось самое что ни на есть притворнейшее смущение. — Я вполне могу тихонечко повозиться в уголке, я не буду мешать. Если конструкцию можно починить здесь, это займет не более часа, если же нет, придется везти в мастерскую. Через пять минут я это выясню. А если нет, то мне и за неделю будет не разобраться.
Айзек перегнулся через перила и поприветствовал его.
— Он ни в чем не виноват! — кричал Айзек, не в силах терпеть вопли Лемюэля.
Лин начала намекать, ехидно и колко, что отказ Айзека признать себя ее любовником — в лучшем случае проявление малодушия, в худшем — ханжество. Такая черствость выводила его из себя. Ведь он же откровенно рассказал об этой связи своим ближайшим друзьям, так же как и Лин — своим. А для нее сделать это было во сто крат проще.
По-прежнему их поведение ни у кого не вызывало любопытства. Они размотали кабель до следующей стены, на этот раз вокруг школы. Миновали другую пару рабочих, что на углу заменяла расколовшиеся плитки мостовой. Дорожники заметили вновь прибывших, коротко и хмуро поприветствовали и вновь занялись своим делом. Когда почитатели Совета конструкций приблизились к зоне красных фонарей, они, все так же разматывая тяжелый кабель, свернули во двор. Там с трех сторон высились стены, пять или шесть ярусов грязного замшелого кирпича, проеденного за многие годы дождем и смогом, и — окна, через неравные промежутки, как будто их вслепую пробивал кулаком некий великан между крышей и землей.
Айзек был потрясен и пристыжен, он даже туфли не снял тогда — ушел, заплатив вдвойне.