Я вооружусь. И приду с оружием к ним. Найду нож, найду кнут вроде того, что был у меня раньше. Даже если пойму, что я чужой, все равно не дам им умереть напрасно. Прожорливым тварям дорого обойдутся наши жизни.
— А чем ты занимаешься? — Голос принадлежал гаруде, стоявшему в первом ряду. Когда он говорил, остальные смотрели на него.
— Айзек, надо бы поспешить, — сказала дрогнувшим голосом Дерхан. — Уже начинается!
— К черту! Ты послушай! Я говорил с конструкцией.
Вспоминая теперь о том времени, Лин уже не вздрагивала от отвращения. Сидя в каком-нибудь кинкенском парке, она позволяла прошлому всплывать в памяти, мало-помалу восставать из забытья. Лин вспомнила, как она медленно шла к осознанию того, насколько необычной была ее жизнь. В своих редких походах по магазинам она с ужасом наблюдала, с каким небрежным презрением ее хеприйские сестры относились к самцам-хепри, пиная и давя безмозглых двуногих насекомых. Она вспомнила, как пыталась поговорить об этом с другими детьми, которые рассказали ей о жизни соседей; вспомнила, как она страшилась использовать язык — язык, который, как она инстинктивно чувствовала, был у нее в крови и к которому гнездовая Мать привила ей ненависть.
Отбеленные временем Ребра вырастали из земли по обе стороны от рельс, нависая над вагонами. Дым и сажа клубились в воздухе, так что казалось, поезд плывет по волнам смога. Заводской шум становился все слышнее. Проезжая через Сантер, поезд летел сквозь скопления далеко отстоящих друг от друга громадных труб, похожих на сожженные молнией деревья. Эхова трясина представляла собой пустынную промзону к востоку от центра города. «Где-то там внизу, чуть к югу, — думала Дерхан, — сейчас, наверное, собирается пикет водяных. Удачи вам, братья».