Гаруда прошел в центр комнаты, где солнечный свет нарисовал на полу квадрат. Айзек настороженно следил за гостем. На нем, кроме пыльной набедренной повязки, не было никакой одежды. Оперение темнее, чем у Ягарека. И у Ягарека не было пятен на голове. Движения пришельца были донельзя скупыми — мелкие, резкие, с паузами, в течение которых он напоминал статую. Склонив голову набок, он долго смотрел на Лин.
После она снова взмыла, опьяненная запахом. Она парила в поисках центра города, кружила, медленно приближаясь к гигантскому архитектурному массиву — вокзалу на Затерянной улице. Она упорно двигалась на запад, пролетая над Каминным вертелом и кварталом красных фонарей, над бесформенным пятном торговых палаток и мерзких лачуг, называемым Вороном. Позади нее, взвихряя воздух, словно ловя его в западню, возвышалось темное здание парламента и милицейские башни Страка и Барсучьей топи. Тварь неровными скачками летела над линией подвесной дороги, которая соединяла эти более низкие башни со Штырем, маячившим над самым западным ответвлением вокзала.
Ягарек был дотошен. Он не пропускал ни одной страницы. Он увидел гелиотипы, сделанные второпях, украдкой из-за стены, и головокружительные панорамы, снятые с воздуха. Неспешный калейдоскоп мутаций и насилия, невидимые войны, разыгравшиеся между несметными полчищами уродцев среди пустыни, царства из зыбучей окалины и кошмарных архитектурных нагромождений.
— Мой разум он чувствовать не способен, я для него невидим, — сказал нагой человек. — Он слышит меня, реагирует на приближение физической массы, но психика моя для него недосягаема. И зомбировать меня он не способен. Какие бы формы ни принимали крылья, как бы ни менялись их узоры, — я к этому невосприимчив. Дело в том, что я никогда не сплю. Я — вычислительная машина. Путем расчетов я пришел к открытию процесса мышления, а снов у меня не бывает. И неврозов не бывает, и подсознания нет. Сознание мое — всего лишь без конца улучшающаяся способность вычислять, ничего общего с той странной сущностью, что обитает в вашем разуме. Никаких скрытых пластов, никаких потаенных глубин. Никакой пищи для мотылька. Он прилетел в надежде утолить голод, а я его обманул. — Человек оглянулся на стонущего калеку. — И я его убил.
Четыре поколения назад в домах пришлось частично убрать перекрытия, потому что их новые жильцы были гораздо выше людей. Появились надстройки и пристройки, и теперь дома казались уродливыми миниатюрными подобиями ступенчатой пирамиды, занимавшей центр Оранжереи. Какты остро нуждались в жилье, и на каждом свободном клочке земли появились новые сооружения, образовались пестрые кварталы, где причудливо смешивалась человеческая архитектура и подобные склепам монолиты — излюбленные жилища пришельцев из пустыни. Иные здания были в несколько этажей, между верхними этажами над улицами протянулись многочисленные висячие мосты из досок и веревок. Во многих дворах и на крышах многих зданий какты сложили оградки для мини-оазисов с клочками жесткой травы, с малочисленными примитивными кактусами и крошечными барханами.
— Это не лапша, дурак. Это популярная в научных кругах гипотеза!