Опасно кренясь, он двинулся вперед. Казалось, еще чуть-чуть, и рухнет. Как нежный отец, он распахнул объятия, сгреб Айзека в охапку и без малейшего труда поднял. Айзек скорчился от страха в этой чудовищной холодной хватке.
Как и было решено, рукохваты разбились на пять пар. В каждой — один праворукий, вроде Рескью, и один леворукий. Рескью выбрал себе в напарники собаку.
На письменном столе Айзека на косом кресте из темного дерева висел распятый голубь. Его голова бешено моталась из стороны в сторону, но, несмотря на свой ужас, птица могла издавать лишь жалобное воркование.
Айзек понял, что все кончено. Седраха уже не спасти, теперь бы самому живым отсюда выбраться. Осторожно повернул голову, чтобы не видеть чуткого языка, вылизывающего сознание из человеческого мозга. Трудно сглотнул, стиснув зубы, и побрел на дрожащих ногах к дыре в полу, к лазу. Старался не слышать тошнотворное плямканье и чавканье, слюнную капель и счастливое похрюкивание.
Но когда к ним приблизились мотыльки, левши поняли, что это не ловушка.
Но я не мог погасить свой рассудок. Непрошеный, он силился наспех запомнить увиденное глазами. Но удержать — не мог. Оставалось только чувство, только ощущение пережитого. А ныне и чувства нет — как будто я не был там, а знаю о происшедшем с чужих слов. Тяжесть той бескрайности, той необъятности уже спала с моего сознания.