— Хм… — бывший спасатель почесал затылок, сбив кепку на лоб, — Они обычно на русском разговаривают. Ну и русском командно-строительном. Какие языки в смеси?
Полковник отхлебнул давно остывший чай. Поморщился, отставил чашку подальше, снова прислушался. За окном уже переходили на личности. Высунуться, что ли, да разогнать нахрен? Хоть какое-то от мыслей отвлечение.
Суровыми вершинами обрамлены Алаудины. Каменный столб Адамташа, строгий конус Мирали, отвесные стены Чапдары, как часовые, берегут красивейшие озера Фан. А под их охраной прячется тихая водная гладь. Ни бурунов, ни шума. Деревья молча стоят у самой воды, а над ними встают в молчании грозные стены серо-зеленых скал. Чистая, прозрачная вода. Тут — ярко-зеленая, рядом синяя, а дальше голубая… А в глубину на всю свою пятикилометровую высоту уходит Чапдара.
— В смысле? — резко сбавил тон Пилькевич.
Откуда у Саньки рация? Союзник? Или сняла с трупа? Если союзник, почему не написала? Как она собирается с арбалетом перекрывать каньон? Санькин юношеский максимализм и близко не доходит до стадии самоубийства. Стоп. Союзником может быть исключительно тот капитан, за которым гоняется Ахмадов. Только непонятно, как это доча не грохнула его в процессе знакомства. Обидно будет, если между ней и Борькой встанет кровь. А так, скорее всего, и есть, Санька мелочей не забывает. Про патруль написала… Ладно, потом. Капитана жалко, но сейчас не до него. Да может, и не прибила. Сам в пургене замерз, а рацию с трупа сняла…
— Почему это? — всё еще улыбаясь, спросила Гюль.