Из небольшого кирпичного здания, отведенного под дежурку, выбрался толстый лейтенант, неторопливо подошел к часовому и так же неторопливо заговорил. Даже не зная языка, только по недовольному лицу, усыпанному бисеринками пота, можно было поднять, что офицер крайне недоволен теми, кто заставил оторвать задницу от обильного дастархана.
— А кто еще? — динамик на наушнике был хорошим. Даже с перебором. Слышно все.
Все воюют, а мне туда-сюда бегать! Мужиков всяких непонятных через перевалы таскать! Сейчас подсунут какого-нибудь увальня, который и ходить не умеет. Хотя с нашими пришел, не совсем рохля…
— «Ребенки» пленных не берут! Ты знаешь, откуда возникло это правило? Сколько нам жизней это стоило? Пять! По масштабам страны — мизер. А для нас — это пятеро наших! Бесценных людей. Я тебе сейчас могу про каждого рассказать! — Юринов от волнения даже встал. — Серега Долженко попробовал вступить в переговоры. Хотел шугануть, мол, мы вас не тронем, а вы сюда не суйтесь. Думаешь, с ним стали разговаривать?! Сразу из трех автоматов! И всё. А ведь Серега не только альпинист был и лучший наш пулеметчик. Как он на гитаре играл! И пел изумительно! Сколько песен знал… И каких! Заменит его десяток неубитых джигитов? Или сотня? Тысяча? Даже, если не на нас смотреть, а на весь Таджикистан?
Сверху льется вода. Мокрая холодная вода, бьющая по телу, заливающая глаза, затекающая в уши. Мокрая шерсть липнет к телу, свисает по бокам и на животе. Противно, но привычно. Отряхиваться глупо. Воды слишком много. Она собирается в ручьи и струится бесконечными лентами по склонам и тропе, размывая почву и подбивая лапы. Сменяется падающими кусочками льда и снега. Мокрая шерсть замерзает, превращаясь в сосульки.
— Папа жив. Или Олег. И наш гость их знает.