В ответ несется тарабарщина, которую может понять разве Патрик, но по звучанию похоже. Итак, вместо пинассы получен корабль с двумя десятками пушек. Экипаж превысил полусотню. Один из купцов уже прекратил всякое действие – а всего одна пушка до него ядром доплюнула. На втором и третьем пытаются поставить паруса.
Раньше дочь всегда провожала отца на службу. Ладошкой из окна помашет – уже радость. Но времена поменялись, и теперь Хорхе, прежде чем направить свои стопы в присутствие судебное, заглядывает к дочери в комнату. Тихо, стараясь не звякать эспадроном и не топать слишком громко. Пусть Бланка уверяет, что девочке хоть из пистолета над ухом пали, все одно – не добудишься. За день так устает, что могла б свалиться на пол или даже на землю – и не заметить отличий. Постель для нее место, где можно наконец позволить ногам подкоситься и векам – рухнуть на глаза. И, переделав все, что должно, – пропустить ускользнувшую сквозь пальцы мелочь. Например, не воткнуть в подушечку иголку. И оставить на столе лист бумаги in octavo с несколькими неровными строчками.
– Ничего особенного. Нанесение ущерба флоту, почище французских пушек. Еще контрабанда, торговля с врагом и прочие мелочи.
– В семье было три дочери. Почти взрослых. Мы их нашли у окон. Рядом стволы. Все, что осталось от мушкетов. Хорошие были девочки!
Руфина в легком домашнем платье, глаза сжаты в щелки от льющегося сверху жара, дергает рычаги valeria, штуковины, расправляющей над крышей тент. Говорит, такими римляне пользовались. Удивительно. Всегда казалось, что за квиритов всю работу делали рабы. Много красивых невольников с мускулистыми руками.
Затравленный взгляд. Магистр понял. Если он скажет «нет», внезапно оказавшееся на месте судьи чудовище его разорвет. Но если он скажет «да»… Об этом узнают. И тогда любая медвежья ярость покажется ему благодеянием, несущим забвение. Орден умеет… Он семь сотен лет жил под маврами. И научился многому.