Двое слуг сорвались с места. Впрочем, исход Руфине понятен с самого начала – раз уж отец полеживает рядом с его сиятельством и улыбается, значит, шутку одобрил. Вернулись. Записка. Поднесли. Целая церемония. Один лакей другому подушечку подложил. Тот бухнулся на колени, а в руках серебряный поднос, поверх изящной чеканки – записка, придавлена полевым камушком. «После истории с рысью сие вполне уместно». Подпись, знакомая всему городу, но особенно – порту. Делать нечего…
В другом крыле дворца Гаспар Нуньес пытался работать с бумагами, но пальцы ломали перо за пером. Всей славы, что в чернилах вывозился. Пришлось звать секретаря, велеть тому перебелить отчет о поставках ячменя для пропитания рабочих в новых галерных доках…
Фигура в черном – впрочем, ночью всякий кот черен – остановилась. Выпрямилась. Ленивым движением откинула плащ с левой стороны груди, показывая кровавый знак меча. Едва заметный на черном колете.
– Бархат и шелк – свежие. Кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну что, снова будете говорить, что женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет…
– Видишь ли, у меня есть невеста. Чуть ли не от рождения. Я, как поступал в университет, клятвенно пообещал ее родителям, что до свадьбы буду беречься не хуже девицы. Ни с кем и никогда. Ни со шлюхой, ни с герцогиней. Дурная хворь им в роду не нужна. Мол, приспичит – являйся да торопи со свадебкой.