Колоколов не было – давно превратились в полевые орудия, в пояски на снарядах. Ближе к путям их неплохо заменили паровозные гудки – протяжные, полные тревоги, словно машины перепуганы, того и гляди замечутся, поднимутся на дыбы… Их можно понять – враг появился там, где не ждали.
И ведь почти дал слабину Евгений Иванович. Но – почти. Подергал пальцами, покатал желваки. И озвученный трибуналом приговор – утвердил. Алексеев в деда пошел; Николай Незабвенный, по декабрьским событиям, правление с виселицы начал. А внуку, значит, пришлось с расстрельной команды. Одна душа, только и виновная, что перепила сверх меры и на корабль вернулась не к вечеру, а с утра, на небо отправилась. Как говорят союзники-конфедераты, дерево свободы следует поливать кровью тиранов и патриотов. Стоит добавить – и дураков, которые считают, что вежливое обращение означает конец дисциплины.
– До сегодняшнего дня мы сражались под двумя знаменами, но теперь пути этих знамен разошлись. И вам, парни, следует решить, за которым из них идти дальше. Я больше не буду говорить вам про свободу Родины. И, тем более, призывать верить «честным» политикам. Но я собираюсь отомстить тем, кто меня – и, увы, всех нас – надул, и из-за которых погибло немало добрых ирландцев по обе стороны фронта. Если кто-то считает меня предателем – может пристрелить сейчас. Имеет право.
Алексеев потирает глаза. Догадывается, что до своего обиталища опять не дойдет. Эх, не впервой! Вестовой привык: если командира к ночи нет на месте, значит, заснул у Пикенсов. Туда и следует явиться поутру… Взваливать на себя новую работу не хотелось. Все время уходило на корабль – и на дипломатию, без которой эскадра лежала бы на дне в виду форта Салливен, и вся история русского атлантического похода была бы завершена. Но то же искусство дипломатии сдержало отказ. Во-первых, союзники действительно нуждаются в помощи. Во-вторых, посланник Стекль давно уши прожужжал, что если дипломат говорит «нет», то он и не дипломат вовсе. Пришлось мыслить по-конфедеративному: как заменить одно другим, как убить одним выстрелом двух уток. Пусть и ледащих.
– Дурной памятник дурному человеку, – процитировал Алексеев. – Знаете, Эдуард Андреевич, я рад, что не нахожусь на посольской службе. Это, очевидно, не мое призвание. Но я попробую что-нибудь придумать.
– Но что один, самый лучший, корабль сделает с «Анакондой»?