Говорить в тишине было тяжело. Особенно в тишине, наступившей после радостных воплей победителей. В тишине, нарушаемой только редкими щелчками выстрелов – и постоянными стонами раненых. Знаменосец ругается на чем свет стоит – пуля чиркнула у него по черепу, застряла под кожей. Боль, должно быть, сильная, но стонать при знамени могучий капрал себе не позволяет. Ругаться – другое дело. Все солдаты ругаются, разве нет?
На деле – как раз изменилось. Почему-то пониже стала гора бумаг, хватило времени обойти цеха. Что в них делают – неважно. Важно, чтобы на складе продукция не накапливалась. Кто опережает – тех навестить коротко, чуть придержать, напомнить, что Конфедерации нужно сырье, посоветовать внимательнее следить за качеством. Кто отстает – на тех извести времени побольше. Вот и теперь – основные стволы в наличии, стяжки тоже, а насадить одно на другое – не успевают.
Адмирал Невозможное делает приглашающий жест. И вот – сигара тлеет в подставке, официант подскочил, повинуясь электрическому звонку, принял заказ. За окном – привычная жизнь Стрэнда, горбатые омнибусы, зажатые меж объявлений сэндвичмены, нарядная публика. Внутри – человек, который мог все это превратить в смесь из щебня, щепы и крови. Не стал.
Короткий вскрик, темнота. Холодные капли на лице.
Значит, вернулся. Раненько… Но первые же сигналы приводят в замешательство. Потом на борт, по старой привычке, влезает сам капитан верткого суденышка.