Салли дошла до финала — «А покуда у мамули поживем!» Раздались восторженные возгласы и аплодисменты. Мы с Кармелой машинально захлопали. Шай поднял голову и оглядел комнату. Несколько мгновений он был похож на пациента ракового корпуса: серый и утомленный, со впавшими глазами. Потом он снова заулыбался тому, что рассказывала ему Линда Дуайер.
— Я не знаю, как говорить с вами об этом деле.
Кевин посмотрел на меня, как на умалишенного.
Я закрыл за собой дверь и сел на пол рядом с Холли. Ее кукольный домик — произведение искусства, точная копия викторианского особняка с крошечной вычурной мебелью, миниатюрными гравюрами на стенах, и малюсенькими фигурками социально угнетенных слуг. Это подарок родителей Оливии. Холли вытащила обеденный стол и яростно протирала его обрывком бумажного полотенца.
— Погоди, надо вспомнить, — задумчиво промолвила Джеки. — Обычный вечер, понимаешь. Ничего особенного. Правда, Кармела?
В те времена монашки внушали всем девочкам, что женское тело — одновременно и выгребная яма, и банковский сейф, а мальчики — гадкие воришки. Как-то летним вечером я и Рози — мы, тогда двенадцатилетние, еще и не думали, что влюблены друг в друга — играли в «доктора». До того из обнаженной натуры я видел — да и то исподтишка — только черно-белые фотографии декольтированных кинозвезд; а тут, на расстоянии вытянутой руки, Рози, сбросив с себя одежду, как ненужный хлам, крутилась в тусклом сумраке номера шестнадцатого, подняв ладони, лучистая, смеющаяся — от этой мысли у меня и сейчас захватывает дух. По малолетству я даже не знал, чего хочу, однако ничто на свете не могло с ней сравниться — даже если б Джоконда шла по Большому Каньону со Святым Граалем в одной руке и с выигрышным лотерейным билетом — в другой.