— Вот этот! Врач женщина лет тридцати повернулась, посмотрела на меня и улыбнулась.
— У тебя случайно у самого зубы не болят?
Старшина, их обозный начальник, выйдет на крыльцо, сделает передых и рявкнет басом. Попробуй, не успей лошадь в сани запрячь. Попробуй, промедли или сделай промашку, — оборвётся сбруя, уволокут ночью вожжи. За это можешь к вечеру на передовую угодить. Хоть и нужно заразнее знать, что там и как там, но никто из повозочной братии почему-то не рвался туда, а совсем наоборот. Да и был Ефим человек робкий, больше мог угодить, чем показывать свой характер. "Лучше прикинуться дурачком, чем трупом валяться на снегу", — слышал он разговор от своих товарищей.
Трое промёрзших солдат держали здесь оборону. Они по приказу генерала сторожили часовню. |В апреле сорок второго ни генерала, ни часовни не стало. Как это произошло будет отдельный рассказ|.
Откровенно, мы и побаивались его. Лишние слова он не бросал, скажет, и всё вроде на месте. Он никогда не кричал на нас, заботился, мог отдать нам все свои запасы, но только главное, что он держал в неприкосновенности, — это власть над нами. Я рассказываю всё начистоту!
Кабина, как ее назвал политрук, имела всего вершок от плеча, так что я, сидя, головой упирался в потолок, а подбородком себе в грудь. Я не мог разогнуть ни шею, ни спину. Это было небольшое расширение в конце хода, где нельзя было даже развернуться головой по ходу назад.