Правда, выпадали иногда и ясные дни. В небе, урча, появлялись немецкие самолёты. Полетают, погудят, сбросят одну-другую бомбу, попадут в коновязь. Жалко конечно лошадей, но не без пользы. Пока начальство очнётся, свежая конина, для солдатиков из тыловой братии очень даже сгодится. До хорошей бомбёжки так ни разу и не дошло. Немцы зимой редко летали. Больше в одиночку. Порыскает, покружит и улетит.
И солдаты, как дети, позабыв про войну, вдруг начали перебрасываться снежками. То, что молодые и старые, бросали друг в друга снежками, имело исключительно важное моральное значение.
Старшину роты звали не то Вася, не то Федя. Фамилия у него была не то Сватов, не то Ухватов. В роте он был новый человек. Я фамилию его точно не знал. В роте он бывал редко. Появлялся он в сопровождении своего повозочного на лошаденке, запряженной в деревенские сани. Бывали дни, когда он отсутствовал по двое, трое суток. Но от него это не зависело. Путь из-за Волги, где стояли тылы и кухни, был не близок, и даже не прост. Два дня подряд немцы бросали своих солдат и танки на деревню Губино. Старшине однажды пришлось завести свою кобылу с санями в лес и вместе с полковыми, штабными и прочими бежать километров пять по снежной целине, пока они не добрались на последнем дыхании до левого берега Волги.
Я отдаю приказ на захват языка, когда я сам мысленно решусь пойти вместе с ними в самое пекло. Вот когда разведчик будет решительным и непреклонным.
Командиры рот, кобыл и саночек не имели, они шли вместе с солдатами.
Егорка меня о чем-то спрашивал, тряс за рукав. Я слышал его голос, но слов никак не мог разобрать. Со мной раньше ничего подобного не случалось. К морозам и холоду я давно привык.