Цитата #395 из книги «Благоволительницы»

По бульвару медленно, хоть пешком иди, тащились машины, потом движение и вовсе застопорилось. Я вылез из «опеля» посмотреть, что происходит. Люди орали, бешено аплодировали, вытаскивали из кафе стулья и ящики и вскарабкивались на них, чтобы лучше было видно, сажали на плечи детей. Я с трудом прокладывал себе дорогу. В центре толпы образовался круг, там, как на сцене, щеголяли мужчины в несуразных костюмах, вероятно украденных из театров и музеев: регентский парик и гусарский мундир 1812 года, магистерская мантия, отороченная горностаем, монгольские кинжалы и шотландская юбка; горжетки и опереточные наряды, римские тоги вперемешку с костюмами эпохи Ренессанса. Человек, напяливший кавалерийскую буденновскую форму, цилиндр и меховой воротник, размахивал длинным маузером; остальные несли дубинки и винтовки. Перед ряжеными, время от времени получая удар ногой или прикладом, ползали на коленях люди и лизали мостовую; большинство из них истекали кровью; толпа ликовала. За моей спиной кто-то бойко заиграл на аккордеоне; тут же десятки голосов подхватили знакомый веселый мотив, человек в шотландской юбке неизвестно откуда вытащил скрипку без смычка и принялся дергать ее струны, как на гитаре. Один из зрителей потянул меня за рукав и закричал, выпучив глаза: «Жид, жид, капут!» Мне и без него давно уже это было понятно. Я резко отдернул руку и стал пробираться сквозь толпу; Гёфлер между тем уже объехал бульвар и ждал меня. «Я думаю, нам сюда», — наш провожатый указал поперечную улицу. Очень скоро мы заблудились. Гёфлеру вдруг пришла идея спросить у прохожего: «НКВД?» — «НКВД капут!» — радостно заорал тот. Потом жестами объяснил, как найти бывшее здание комиссариата, оказавшееся всего в двухстах метрах от АОК, — мы ошиблись с направлением. Я отпустил офицера и пошел наверх, представляться. Мне доложили, что Раш в данный момент совещается с Leiter’ами всех подразделений и офицерами АОК; неизвестно, когда он сможет меня принять. Один гауптштурмфюрер поспешил мне на помощь: «Вы из Луцка? Мы в курсе, бригадефюрер разговаривал по телефону с обергруппенфюрером Йекельном. Я уверен, что ваш рапорт его заинтересует». — «Хорошо, я подожду». — «Раньше чем через два часа он не освободится. Вы пока лучше пройдитесь по городу. Старый город стоит посмотреть». — «На улицах неспокойно». — «Да, вы правы. НКВД, перед тем как убраться, расстрелял три тысячи тюремных заключенных. А после все украинские и галицийские националисты вышли из лесов, бог его знает, где уж они там прятались, но теперь они несколько возбуждены. Евреи сейчас переживают не лучшие минуты своей жизни». — «Вермахт не вмешивается?» Он отвел глаза: «Приказ свыше, оберштурмфюрер. Население мстит предателям и коллаборационистам, это не наше дело. Внутренний конфликт. Ладно, до скорой встречи». Он скрылся в кабинете, я вышел. Со стороны центра доносились выстрелы, напоминавшие хлопки петард на ярмарке. Я оставил Гёфлера и Поппа в «опеле» и вернулся на центральный бульвар. Под колоннадой царило веселье, двери и окна кафе были распахнуты настежь, люди пили, кричали; несколько раз по пути мне пожали руку; какой-то человек, явно навеселе, угостил шампанским, я залпом осушил бокал, хотел его вернуть, но человек уже исчез. В толпе, как на карнавале, продолжали выплясывать те самые, в театральных костюмах, на некоторых мелькали клоунские, безобразные, гротескные маски.

Просмотров: 6

Я вообразил, что в связи с произошедшей перестановкой рассмотрение моего рапорта откладывается на неопределенный срок, — плохо же я знал рейхсфюрера. Двумя днями позже меня вызвали к нему на ковер. Накануне ночью англичане опять совершили налет, не такой массированный, как в прошлый раз, но все же выспаться не дали. Я растер лицо холодной водой, пытаясь восстановить его естественный цвет. Брандт, таращась по-совиному, как обычно, предварительно прочитал мне нотацию: «Вы, конечно, понимаете, что рейхсфюрер сейчас крайне занят. Тем не менее он непременно хотел вас принять, потому что речь идет о докладе, по его мнению заслуживающем продвижения. Ваш рапорт характеризовали как высокопрофессиональный, отчасти слишком прямолинейный, но убедительный. Рейхсфюрер, безусловно, попросит вас обосновать ваши выводы. Будьте кратки. У него мало времени». Теперь рейхсфюрер встречал меня чуть ли не дружески: «Дорогой мой штурмбанфюрер Ауэ! Извините, что заставил вас ждать несколько дней». Он махнул маленькой, вялой, с сильно выступающими венами рукой в сторону кресла: «Присаживайтесь». Рейхсфюрер перелистал досье, которое, как и в прошлый раз, положил перед ним Брандт. «Вы виделись со стариной Глобусом. Ну, и как он поживает?» — «Группенфюрер Глобочник в отличной форме, рейхсфюрер. Энергия бьет ключом». — «И что вы думаете о результатах его руководства операцией «Рейнхардт»? Можете высказаться откровенно». Крошечные глазки холодно блеснули за стеклами пенсне. В моей памяти внезапно всплыло начало нашего разговора с Глобочником: он, конечно, знал своего рейхсфюрера лучше меня. Я старался тщательно подбирать слова: «Нет никаких сомнений, рейхсфюрер, в том, что группенфюрер убежденный национал-социалист. Но богатые возможности могли породить массу соблазнов у его окружения. У меня создалось впечатление, что в связи с этим рейхсфюреру следовало бы проявлять больше строгости, он слишком доверяет некоторым своим подчиненным». — «В докладе вы особое внимание уделяете коррупции. Вы полагаете, что проблема реально существует?» — «Я в этом уверен, рейхсфюрер. Если она достигает определенных масштабов, то это негативно отражается на работе и лагерей, и арбайтсайнзатцгрупп. Эсэсовец, который ворует, — это эсэсовец, которого может купить заключенный». Гиммлер снял пенсне, вытащил платок из кармана и протер стекла: «Резюмируйте свои выводы. Вкратце». Я нашел в портфеле листок с записями и начал: «В системе концлагерей, функционирующей сегодня, я, рейхсфюрер, вижу три препятствия для максимального и рационального использования имеющейся рабочей силы. О первом препятствии уже сказано: коррупция в лагерях среди эсэсовцев. И здесь дело не только в морали, но и в практических проблемах, возникающих на разных уровнях. Но от этой болезни лекарство найдено: уполномоченная вами специальная комиссия должна провести интенсивную работу. Второе препятствие: неистребимая бюрократическая несогласованность, которая, несмотря на усилия обергруппенфюрера Поля, до сих пор не устранена. Разрешите, рейхсфюрер, привести один из примеров, фигурирующих в моем рапорте: приказ бригадефюрера Глюкса от двадцать восьмого декабря сорок второго года, адресованный всем главврачам концлагерей, кроме прочего вменял им в обязанность улучшить продовольственный рацион заключенных с целью снижения показателя смертности. Однако лагерные кухни подчиняются отделу ведомства Д-IV ВФХА; рацион определяет Д-IV-2 при согласовании с главным ведомством СС. Ни лагерные врачи, ни ведомство Д-III не имеют ни малейшего права вмешиваться в процесс. В итоге эта часть приказа бригадефюрера просто осталась нереализованной; рацион с прошлого года не изменился». Я выдержал паузу. Гиммлер, смотревший на меня доброжелательно, покачал головой: «Тем не менее, если не ошибаюсь, количество смертей уменьшилось». — «Да, именно, рейхсфюрер, но по другим причинам. Явный прогресс отмечается в области санитарии и гигиены, контролируемой непосредственно медиками. Но смертность можно сократить до минимума. При нынешнем положении дел, если позволите заметить, рейхсфюрер, каждая преждевременная смерть заключенного наносит прямой ущерб военному производству Рейха». — «Мне лучше вас об этом известно, штурмбанфюрер, — буркнул Гиммлер и прибавил недовольным тоном школьного учителя: — Продолжайте». — «Слушаюсь, рейсхфюрер. Третье препятствие: менталитет офицеров высшего звена, ветеранов Инспекции концлагерей. Мои соображения ни в коей мере не ущемляют их неоспоримые достоинства офицеров СС и национал-социалистов. Но большинство из них, признаем сей факт, получали образование в тот период, когда в соответствии со срочными директивами обергруппенфюрера Эйке функции лагерей были совершенно иными». — «Вы знали Эйке?» — перебил Гиммлер. «Нет, рейхсфюрер. Не имел такой чести». — «Жаль. Великий человек. Нам его очень не хватает. Но извините, я вас прервал. Дальше, пожалуйста». — «Благодарю, рейхсфюрер. Я хотел сказать, что эти офицеры ориентированы, прежде всего, на политическую и полицейскую функции лагерей, господствовавшие в тот период. Несмотря на огромный опыт в данной области, многие из них оказались не способны адаптироваться к новым экономическим задачам КЛ. Это проблема и умонастроения, и образования: немногие из них имеют хоть малейший коммерческий опыт и потому не могут сработаться с администрациями предприятий ВФХА. Я подчеркиваю, речь о проблеме общего характера, проблеме поколения, так сказать, а не об отдельных личностях, даже если я и упомянул кое-кого в качестве примера». Гиммлер соединил клином ладони под скошенным подбородком. «Хорошо, штурмбанфюрер. Ваш рапорт мы передадим в ВФХА, и я надеюсь, что его примет на вооружение мой друг Поль. Но чтобы никого не обидеть, вы сначала внесите некоторые исправления. Брандт вас проинструктирует. Естественно, не приводите никаких конкретных имен. Вы понимаете почему». — «Разумеется, рейхсфюрер». — «Но я приказываю под грифом секретности отослать копию без правки доктору Мандельброду». — «Есть, рейхсфюрер». Гиммлер кашлянул, замялся, вынул платок, прикрыл рот и откашлялся. «Извините, — сказал он, складывая платок. — У меня для вас новое поручение, штурмбанфюрер. Вопрос снабжения лагерей продовольствием, затронутый вами, возникает очень часто, и мне кажется, что вы способны разобраться в этой области». — «Рейхсфюрер…» Он отмахнулся: «Да, да. Я помню ваш рапорт из Сталинграда. Вот что мне надо: пока отдел Д-III занимается всеми медицинскими и санитарными проблемами, мы не имеем, как вы и отмечали, централизованной инстанции по продовольственному обеспечению заключенных. И я решил создать межведомственную рабочую группу для решения этой проблемы. Вы будете ее координатором и привлечете к сотрудничеству все компетентные отделы Инспекции лагерей; Поль пришлет вам представителя предприятий СС, который разъяснит вам их позицию. К тому же я хочу, чтобы у РСХА оставалось право голоса. И последнее: вам следует посетить сопричастные министерства, в первую очередь Шпеера, постоянно направляющего нам жалобы от частных компаний. Поль предоставит в ваше распоряжение нужных экспертов. Я рассчитываю на компромиссное решение, штурмбанфюрер. И жду конкретных предложений; если они окажутся здравыми и реалистичными, мы их используем. Брандт позаботится обо всем необходимом. Вопросы?» Я вытянулся по струнке: «Рейхсфюрер, ваше доверие делает мне честь, благодарю. Я хотел бы только уточнить один пункт». — «Какой?» — «Главной задачей остается увеличение производства?» Гиммлер откинулся в кресле, свесил руки с подлокотников; лицо его опять приняло хитрое выражение: «Пока это не наносит ущерба другим интересам СС и не затрагивает текущих программ, ответ — да». Он помолчал. «Пожелания министерств, конечно, важны, но вам известно, что существуют предписания, которые важнее. Примите это во внимание. Если возникнут сомнения, обращайтесь к Полю. Он знает, чего я хочу. Всего доброго, штурмбанфюрер».

Просмотров: 4

РСХА (RSHA — Reichssicherheitshauptamt): Главное управление имперской безопасности. С момента взятия власти 30 января 1933 года СС искала возможностей расширить свои полномочия в системе безопасности. После долгой внутренней борьбы, развернутой против Геринга, Гиммлеру в июне 1936 года удается взять под контроль немецкую полицию, ее новые политические структуры, криминальную полицию и отделы, объединенные в орпо. Тем не менее, полиция остается государственным институтом и финансируется из бюджета Рейха, а кадровый состав подчиняется правилам государственной бюрократии. Чтобы избежать бюрократической несогласованности и собрать в единую организацию государственную полицию безопасности и службы безопасности СС, рейхсфюрер получает назначение на должность начальника немецкой полиции в Министерстве внутренних дел. Крипо прикрепляется к гестапо для формирования полиции безопасности, СП, которая осталась государственной структурой. Служба безопасности, СД, продолжает функционировать внутри СС. Можно сказать, что в результате СП и СД объединились посредством «союза кадров»: обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих официально становится начальником СП и СД, заняв позицию, схожую с позицией его шефа Генриха Гиммлера, между Партией и Государством.

Просмотров: 5

Теперь с чужой помощью я уже мог сделать несколько шагов, что позволяло мне добраться до туалета. Впервые за долгое время я увидел в зеркале собственное отражение, но себя не узнал и чем пристальнее всматривался в свое лицо, тем более чужим оно мне казалось и напоминало мозаику из хорошо подогнанных, но разнородных фрагментов. Наконец один из врачей сообщил, что мне пора покинуть больницу: дескать, вы выздоровели, мы сделали для вас все, что могли, теперь вас отправят на восстановление в другое место, — пояснил он мне. Выздоровел! Удивительно, а я даже не знал, что был ранен. Оказывается, пуля прошла голову навылет. По невероятной случайности — терпеливо растолковывали мне — я не только выжил, все обошлось без осложнений; неподвижность левой руки и легкий нервный тик сохранятся еще на некоторое время, но потом тоже пропадут. От этого известия я впал в оцепенение: мои непривычные странные ощущения имели, оказывается, вполне конкретную объяснимую причину, впрочем, мне никак не удавалось принять их, они представлялись мне сомнительными и несерьезными. Если это и есть уразумение, то я бы, как Лютер, назвал его продажной девкой дьявола; повинуясь спокойным хладнокровным командам врачей, она задирала передо мной юбку, под которой ничего не было. То же самое я сказал бы и о своей бедной голове: дыра есть дыра и ничто, кроме дыры. Когда бинты сняли, я констатировал: смотреть особо не на что, на лбу лишь маленькая круглая отметина, прямо над правым глазом; на затылке еле различимая, как меня убеждали, шишка; а между ними под отросшими волосами послеоперационный шрам. Если верить врачам, в моей голове образовалась дыра, узкий, цилиндрический коридор, закрытый волшебный колодец, куда нет доступа мыслям, а если это правда, тогда все изменилось, да и как могло оно остаться прежним? Мое восприятие мира должно было теперь формироваться вокруг этой дыры. Единственное, что, пожалуй, не вызывало у меня сомнений: я проснулся, и больше уже ничто не будет прежним. Пока я раздумывал над этой волнующей проблемой, за мной пришли, положили меня на носилки и погрузили в машину «скорой помощи»; одна из санитарок заботливо сунула мне в карман футляр с медалью, той, что меня наградил рейхсфюрер. Меня перевезли в Померанию, на остров Узедом; там, около Свинемюнде, на берегу моря, находилось роскошное просторное здание санатория СС. Моя комната, очень светлая, выходила на море, днем медсестра подвозила меня в кресле-каталке к огромному окну, чтобы я полюбовался свинцово-серыми балтийскими волнами, стремительными играми чаек, мокрым холодным песчаным пляжем с черными пятнами гальки. Коридоры и комнаты общего пользования регулярно дезинфицировали карболкой, я обожал этот резкий запах, живо напоминавший мне о сладостных грехах юности; длинные, почти прозрачные и оттого казавшиеся голубыми кисти медсестер, нежных блондинок-северянок, тоже пахли карболкой, и пациенты прозвали девушек карболовыми мышками. Эти ощущения и запахи вызывали у меня эрекции, но купавшая меня медсестра улыбалась и с невозмутимым спокойствием намыливала член губкой, как прочие части тела. Эти эрекции немало удивляли меня, длились они иногда подолгу, хотя кончить я так ни разу и не смог. Для меня даже ежедневный восход солнца превратился в явление неожиданное, сумасшедшее, не поддающееся разгадке; а уж что касается тела — пока это было слишком сложно, заново вещи постигаются медленно, шаг за шагом.

Просмотров: 5

Погода резко изменилась, стала мягче, холода отступили, и сразу потеплело, я сильно потел в шинели, жирная земля на полях прилипала к ногам. Мы держались севернее дороги на Плате и незаметно, избегая открытых пространств, пробираясь лесами, еще больше отклонились на север. Мы предполагали перебраться через Регу в районе Грейфенберга, но очутились возле Трептова, меньше чем в десяти километрах от моря. По карте Томаса между Трептовом и устьем весь левый берег был болотистым, но вдоль моря тянулся большой лес, и под его покровом мы могли дойти до Хорста или Реваля. Если эти приморские курорты еще принадлежали немцам, мы смогли бы перейти линию фронта, а если нет, вернулись бы в глубокие тылы. Той ночью мы переправились через железную дорогу, связывавшую Трептов с Кольбергом, потом почти час пережидали колонну русских, следовавшую по шоссе на Дееп. Перейдя шоссе, мы оказались практически на виду, деревень в округе не было, мы приближались к Реге по незаметным дорожкам в ее излучине. В темноте перед нами появился лес, огромная черная преграда на фоне светлой стены ночи. Мы уже чуяли запах моря. И совершенно не представляли, как переправиться через реку, ближе к устью ставшую довольно широкой. Тем не менее назад мы не повернули и шагали к Деепу. Обогнув город, где спали, пили и пели русские, мы спустились к площадке с пляжным оборудованием. Советский патрульный дрых в шезлонге, Томас ударил его металлической ручкой пляжного зонта. Шум прибоя заглушал все звуки. Пионтек взломал цепь, скреплявшую водные велосипеды. Ледяной ветер с запада поднимал на море высокие черные волны, но мы протащили велосипед по песку до самого устья реки, там было спокойнее, и, ощутив внезапную радость, я отдался на волю волн. Крутил педали и вспоминал о летних каникулах на пляжах Антиба или Жуан-ле-Пена, когда мы с сестрой, умолив Моро взять напрокат водный велосипед, уплывали в море, насколько хватало сил наших маленьких ног, и совершенно счастливые плыли навстречу солнцу. Мы двигались достаточно быстро, я и Томас крутили изо всей мочи педали, а Пионтек, лежавший между нами с автоматом в руках, не сводил глаз с пляжа. На другом берегу, где я не без сожаления расстался с нашим велосипедом, мы сразу же очутились в лесу. Разнообразные низкорослые деревья искривились от ветра, без перерыва подметавшего длинное унылое побережье. Тропинок практически не было, мы продирались сквозь молодую поросль, заполонившую землю между деревьями. Лес простирался до песчаного пляжа и возвышался над морем, прямо возле огромных дюн, отступавших под напором ветра к деревьям и засыпбвших стволы до середины. За этим барьером, не смолкая ни на секунду, шумело невидимое море. Мы шли до рассвета, а когда небо посветлело, Томас влез на дюну, чтобы оглядеться. Я за ним. По холодному бледному песку тянулась бесконечная полоса обломков и трупов, искореженных машин, брошенных артиллерийских орудий, перевернутых и поломанных повозок. Мертвецы лежали там, где их сразила пуля, на песке или головой в воде, наполовину покрытые белой пеной, другие плавали вблизи, покачиваясь на волнах. Морская вода унылого серо-зеленого цвета казалась тяжелой, почти грязной в сравнении со светло-бежевым песком. Крупные чайки кружили над самым песком или повисали в потоках воздуха над ревущими волнами, против ветра, чтобы затем уверенным взмахом крыльев изменить направление и исчезнуть. Мы сбежали с дюны вниз и принялись поспешно ощупывать трупы в поисках съестного. Среди мертвых были и солдаты, и женщины, и маленькие дети. Ничего не найдя, мы помчались обратно. Мне очень хотелось поспать за дюной на холодном твердом песке, но Томас боялся патрулей и потащил нас глубже в лес. Я проспал несколько часов на сосновых иголках и до вечера читал свою помятую книгу, пока Томас не дал сигнал трогаться. Через два часа мы добрались до края леса, огибавшего небольшое озеро, отделенное от Балтики серой песчаной косой с прелестными брошенными домиками. Коса мягко спускалась к морю, образуя длинный пляж, теперь заваленный мусором. Мы проскальзывали от дома к дому, не выпуская из виду дороги и пляж. Хорст, старый курорт, в свое время очень популярный, в последние годы принимавший инвалидов и раненых на реабилитации, находился совсем рядом. На берегу громоздились обломки машин и множество трупов, здесь явно развернулся ожесточенный бой. Вдалеке мелькали огни, гудели моторы — по всей видимости, это были русские. Мы миновали озеро; судя по карте, до острова Воллин нам оставалось не более двадцати-двадцати двух километров. В одном из домов мы обнаружили немецкого солдата, раненного в живот осколком шрапнели. Он притаился под лестницей, но, услышав, как мы шепчемся, подал голос. Томас и Пионтек зажали ему рот, чтобы не кричал, и перенесли на вспоротую софу. Солдат хотел пить, Томас смочил тряпку и несколько раз приложил к его губам. Бедняга скрывался здесь уже много дней, мы еле разбирали то, что он пытался сказать, задыхаясь и хрипя. Остатки нескольких дивизий и десятки тысяч штатских под их руководством образовали в Хорсте, Ревале и Хоффе очаг сопротивления; он с остатками их полка пришел сюда из Драмбурга. Потом они пытались прорвать оборону на направлении к Воллину. Русские заняли позиции на скалах над берегом и методично отстреливали толпы отчаявшихся людей, проходивших мимо них внизу. «Настоящая стрельба по голубям». Этого солдата ранило почти сразу, товарищи его бросили. Днем на берегу сновали русские, обворовывали мертвых. Он знал, что большевики взяли Каммин и, конечно же, контролируют весь залив Гафф. «Область, наверное, кишмя кишит патрулями, — отозвался Томас. — Красные ищут выживших при наступлении». Солдат продолжал бормотать, стонал, пот тек с него градом. Перед нашим уходом он попросил пистолет, я оставил ему свой и остатки водки. Он обещал пока не стрелять, выждать, когда мы будем далеко. Мы взяли курс на юг. За Гросс-Юстином и Цицмаром простирался лес. На шоссе движение не прекращалось, американские джипы и «студебеккеры» с красными звездами, мотоциклы, танки. Дороги теперь контролировали пешие патрули по пять-шесть человек, и требовалось предельное внимание, чтобы не столкнуться с ними. В десяти километрах от берега на полях и в лесах снег еще не растаял. Мы направлялись к Гюльцову, на запад от Грейфенберга. Затем, объяснил Томас, мы попытаемся пересечь Одер около Гольнова. Незадолго до рассвета мы нашли в лесу хижину, но, заметив вокруг нее следы сапог, свернули с дороги и, закутавшись в шинели, легли спать на снегу в соснах рядом с опушкой.

Просмотров: 5