Через каких-нибудь полчаса экипаж князь-кесаря, миновав Преображёнку (там окна светились и ночью), влетел на улицу дворцовой слободы.
Много тут было всяких чудес, одно другого искусней.
Ничего крепко ужасного внутри они, по правде сказать, не увидели.
А более всего не любил князюшка споры, раздоры, всякие свары. Чрезвычайно расстраивался от них душой и даже желудком. Все дворовые знали, что перечить и упрямствовать не надо. Господин со всем согласится, а после потихоньку шепнёт прикащику, и строптивца-упрямца в сей же день продадут куда-нибудь за тридевять земель, так что никто его больше не свидит. Знал Матвей Минович, что бессемейная продажа — грех и на Руси не в обычае, но очень уж неприятно становилось видеть невежу, что посмел его расстроить.
Сначала нужно было понять, какой из лейтенанта фехтовальщик. После первых двух сшибок стало понятно — никакой. Лишь умеет воздух сечь да грозно пыхтеть.
— Ступай к себе, Василисушка. Мне с молодцами нужно о деле говорить. Но спать не ложись. Будет у меня потом и с тобой беседа, важная.